Лепанто. Сражение, спасшее Запад и остановившее ислам

Платформа blogger не выдерживает этого поста. Иллистрированный и разбитый на части вариант wordpress

Кипр.

Медленный закат могущественной Венецианской морской империи, простиравшейся от Азова до Дубровника, начал все ярче проявляться во второй половине 16-го века. Может венецианцы это видели. Может за 30 лет мира они научились прятать от самих себя правду. После падения Родоса Кипр превратился в аномалию – христианский остров в мусульманском море -  изолированный, плодородный, в сотнях морских миль от Венеции – одновременно провокация и соблазн для султанов в Стамбуле.

 

Как и Мальта, Кипр всегда жил в тени империй и священных войн. С воздуха он выглядит древним примитивным динозавром, вцепившийся когтями в море. Бейрут – в какой то сотне километров к юго-востоку, с севера видны заснеженные горные вершины Анатолии. Остров слишком велик, слишком плодороден, каждый завоеватель предъявил на него свою претензию. Коренным населением Кипра были греки, обращенные в православие византийцами. Три столетия островом владели арабы, и ислам никогда об этом не забыл. Крестоносцы превратили его в базу и сортировочную станцию своих священных походов. Они построили готические соборы среди пальм и превратили Никосию в многоязычное место встречи различных миров, а порт Фамагуста – в самый богатый город мира. 

Последняя королева династии крестоносцев, Катерина Корнаро, в 1489 году отказалась от трона, осознав свою неспособность спасти остров от оттоманской угрозы в пользу Венеции, и провела последние 20 лет своей жизни в изгнании. Практически с самого начала венецианского правления, Кипр был в "списке приобретений султана". Венеция искусно платила взятки визирям и пашам, умело используя внутренние противоречия оттоманского двора. В целом это было гораздо выгоднее, чем содержать большой военный флот, но подобная политика не предусматривает возможности отступления – флот гнил в доках. В Стамбуле это порождало опасное заблуждение – турки верили в то, что республика размякла и не решится на войну.

Катерина Корнаро

Отношения с местным населением были плохи. Республика грабила и эксплуатировала остров, ничего не давая взамен. Греческое население беспощадно обкладывалось налогами и стонало под гнетом коррупции. Мартин фон Баумгартен , посетивший остров в 1508 году писал: "Все киприоты – рабы венецианцев, и обязаны платить треть своего дохода или увеличения состояния в пользу казны. Более того, каждый год придумывается какой-нибудь новый налог, и людишки настолько бедны, что не могут держать свою душу и тело вместе". Когда в 1516 году Венеция решила поправить свое финансовое положение, разрешив  36 тысячам сервов на острове выкупить себе свободу, достаточная для этого сумма нашлась только у одного. Венеция также избавлялась от собственного сброда, ссылая на Кипр убийц и воров. Все это вместе создавало условия для весьма нервной оккупации. В 60-е годы 16-го века при стамбульском дворе стали появляться посланники греческих христиан, с письмами, в которых говорилось, что население острова с радостью встретит турок.

С начала 60-х годов на остров обрушились напасти: голод, чума, штормы и крестьянский мятеж  1562 года. В 1567 году мирный договор с турками был возобновлен, но венецианцы тупо ожидали надвигающегося несчастья.

Турецкие интриги. Нового бездарного султана, Селима, Кипр всегда привлекал. Венецианцев предупредили еще в 1550, что если Селим займет трон, нападение на Кипр станет неизбежным. Селиму в начале правления была необходима блестящая военная победа. Архитектор Синан уже приступил к сооружению султанской мечети в Эдрине, но традиционно, строительство должно было быть оплачено за счет неверных.

Султан Селим

С турецкой точки зрения, Кипр представлял собой легитимную стратегическую цель.  Остров находился на критически важных маршрутах хаджа в Мекку и торговли с Египтом. Венецианские власти были совершенно неэффективны в деле очистки вод вокруг Кипра от христианских корсаров, рыцари Св. Джона представляли собой особую опасность. Когда в 1569 году пираты захватили египетского государственного казначея, Селим принял окончательное решение.

Лала Мустафа Паша

Этому предшествовало множество придворных интриг. Наставник Селима, Лала Мустафа Паша и адмирал Пиала Паша стремились к военной славе, после пережитых личных военных неудач. Им противостоял великий визирь Соколлу Мехмет. Он не хотел быть свидетелем триумфа соперников и опасался, что атака против Кипра может объединить христианскую Европу. Султану, однако, уже нельзя было противоречить, и поэтому персональная стратегия Соколлу заключалась в том, что остров следует выжать из венецианцев дипломатией.

Поскольку Венеция формально находилась в мире с турками, необходимо было религиозное подтверждение легитимности разрыва договора с неверными. Султан забросил мнение великого муфтия. Муфтий с готовностью постановил, что арабская оккупация Кипра является прецедентом, и что Селим лишь "освобождает земли ислама".

Эмиссар султана, Кубат, предъявил ультиматум венецианцам 28 марта 1570 года. Турецкие намерения были известны заранее, и над дворцом дожа уже развивался красный флаг войны. Венецианцы молча выслушали знакомый поток оттоманской риторики: "Селим, Оттоманский Султан, Император Турок, Царь Царей, Тень Аллаха, Властитель Рая на Земле и Иерусалима к Синьории Венеции: Мы требуем от вас Кипр, который вы Нам отдадите по доброму желанию или силой, и не пытайтесь разгневать наш ужасающий меч, ибо Мы начнем против вас наиболее жестокую войну повсюду, и не надейтесь на ваши богатства, ибо Мы станем причиной того, что они иссякнут в мгновение ока, берегитесь Нас".

Синьория проголосовала за войну 195 к 5. Кубата вывели через задние двери, чтобы не линчевала собравшаяся перед синьорией толпа.

Соколлу

Турецкое требование могло показаться неожиданным только на первый взгляд. Чтобы не чувствовал Соколлу, именно он подготовил дипломатическую почву для вторжения. Он заключил мир в Йемене и Венгрии, он распространял ложные слухи о грядущей помощи мятежу мориско с тем, чтобы отвлечь внимание испанского короля от Восточного Средиземноморья.  Во Франции Карл IX

получал новые предложения о сотрудничестве от турок. Между тем, в Стамбуле Соколлу с удовольствием получал венецианские взятки, нашептывая посланникам Синьории на ухо успокоительные рассказы. С точки зрения Соколлу, Кипр был слишком далек от Венеции, и та не могла организовать адекватную оборону, кроме того, он надеялся на то, что разобщенность христианства предотвратит возможность объединенной ответной реакции Европы. Турки всегда боялись крестового похода, но опыт двух столетий неорганизованного христианского сопротивления подтверждал, что надежда на то, что Венецию удастся склонить к мирной передаче острова являлась обоснованной.

В начале 1570 года никто не мог предсказать, что кипрская война и восстание мориско – события в разных концах моря породят цепную реакцию, которая потрясет всех. Никто не принял в расчет и мессианскую фигуру нового Папы – Пия V.

Возрождение Священной Лиги .Венеция начала плясать вокруг правителей Европы еще до предъявления турецкого ультиматума. 10 марта дож отправил послание испанскому королю Филиппу, в котором призывал к созданию Священной Лиги. Проблема заключалась в том, что никто не верил в искренность Венеции. Дипломаты подозревали, что предлагая альянс испанцам, венецианцы вели секретные переговоры с Соколлу – так оно на самом деле и было. Если бы турки перестали угрожать, купцы Риалто тут же радостно забыли бы об "общем благе Христианства"  и возобновили бы торговлю с неверными. Филипп еще помнил ликование Венеции после падения Сент-Эльмо, и для него кипрская кампания казалось удобной возможностью сконцентрироваться на Западном Средиземноморье и вернуть Тунис.

Папа Пий V

Между тем, забытый всеми Папа увидел в атаке против Кипра уникальную возможность возрождения Священной Лиги и бросился в этот проект сломя голову, поразив всех современников своей скоростью и страстью. Первым делом, он пообещал испанскому королю галеры. В отличие от своего предшественника, он с готовностью развязал папский кошелек и оставил получателей с разинутыми ртами. Испанский посланник в Ватикане прокомментировал это в следующих выражениях: "Его Святейшество продемонстрировал верность нашей старой кастильской поговорки: Страдающий от запора помрет от диареи ".

Пий послал к Филиппу испанского священника Луиса де Торреса. Тот передал папские слова: "Турк устроил эту ссору с венецианцами, рассчитывая на то, что Ваше Величестве, занятое мориско, не сможет им помочь". Соколлу, действительно, на это и рассчитывал, но тут сработал закон непредвиденных последствий.

Филипп

Филипп всегда относился к идее Священной Лиги подозрительно. Божий бюрократ, он читал все, правил абсолютно, мыслил подозрительно и никогда не действовал спонтанно. Французский посланник писал о нем: "Он величайший лицемер нашей эпохи…Он умеет скрывать свои мысли и намерения, лучше, чем любой другой государь, и раскрывает их только в тот час, который ему наиболее подходит".  Если Селим отдал дела управления империей на откуп придворным, Филипп лично вникал в каждую мельчайшую деталь. Его медлительность вошла в поговорку. Один из его чиновников шутил: "Если нам придется ждать смерти, будем надеяться, что они явится из Испании – оттуда она никогда не придет".

Де Торрес, однако, прибыл в критический момент – на пике войны с мориско. Филипп пребывал в Кордове, лично наблюдая за ходом кампании. Турецкая угроза крепко сидела в его голове, а вся Испания была охвачена религиозной лихорадкой. В атмосфере повышенного эмоционального возбуждения расстояния сократились, и Филипп пришел к выводу, что только прямой военный вызов туркам решит проблему безопасности в Средиземноморье. Де Торрес привез с собой обещание значительных папских субсидий. Филипп, соблазненный папским задатком, "в принципе" согласился на участие в Священной Лиге, подчеркнув, однако, с характерной для него осторожностью, что условия договора должны быть тщательно и подробно обдуманы и изложены. Тем временем он выразил готовность предоставить немедленную помощь " с теми, чтобы удовлетворить Его Святейшество и помочь  Христианству в момент нужды".  Филипп сообщил, что пошлет своего адмирала Жана Андреа Дориа – бесславного уцелевшего ветерана катастрофы при Джерба с флотом галер к южным берегам Италии.

Марк Антони Колонна

Это был тройственный альянс. Венеция, Папство и Испания, хорошо смазанные деньгами Ватикана и индульгенциями для участников, должны были объединить свои флоты с целью совместного усилия по спасению Кипра. У каждого флота был свой командир. Венецианцы поручили командование Джераломо Зане, в типично помпезной церемонии в Соборе Св. Марка. Он отбыл из лагуны с передовыми частями галерного флота 30 марта. Дориа – самый опытный из командиров союзников был назначен генерал-капитаном испанского флота, в то время как Папе выпало назначить общего командующего.  Пий пошел на политический компромисс, назначив командующим Марка Антонио Колонна – итальянца, но вассала испанского короля. Предполагалось, что он сможет сильнее привязать Филиппа к альянсу. Проблема заключалась в том, что Колонна был дипломатом и генералом, а не человеком моря. Кроме того, Филиппу не понравилось назначение без его консультации. Один из испанских придворных, кардинал Эспиноза язвительно заметил: "Моя сестра знает о море больше".

За всем этим стоял океан подозрений и взаимной ненависти. Спешно сколоченная экспедиция 1570 года держалась волей и субсидиями Папы, но ее раздирали не выраженные публично, но подразумеваемые разнонаправленные цели участников. Инструкции Филиппа Дориа однозначно устанавливали, что его главной задачей является сохранение флота. Потеря флота снова бы открыла берега самой Испании для рейдов арабских корсаров, и Филипп вовсе не собирался рисковать этим ради спасения предательских венецианцев, которые в любой момент были способны заключить сепаратный пакт с султаном. Венецианцы, со своей стороны, не верили генуэзцам вообще, а клану Дориа в особенности. Еще меньше они верили в адмиральские способности Колонны, и отдали соответствующие  инструкции своим капитанам. Мероприятие в целом выглядело разболтанным, ненадежным, непродуманным, и, в любом случае, безнадежно запоздавшим.

Венеция. Арсенал

Венецианцы, прилагая громадные усилия, строили и спускали на воду корабли, наверстывая тридцать лет безделья и мира: в июне они спустили на воду 127 легких и 11 тяжелых галер.  После того, как Зане вышел с флотом в море и достиг Зара на далматинском побережье, на галерах началась эпидемия тифа. Зане провел там почти два месяца, после чего приплыл в Корфу. Гребцы мерли как мухи – и те, что набрали в Италии, и, те которыми попытались заменить наймом на греческих островах.

Дориа, между тем, "ожидал дальнейших инструкций" короля у южного побережья Италии. С его точки зрения, король приказал ему лишь прибыть в Италию. Колонна ждал 15 дней, пока Дориа играл в морской протокол, и, в конце концов, подавив собственную гордость, явился на борт его флагманского корабля. Здесь генуэзец проинформировал своего командующего, что его главной задачей является "сохранение флота Его Величества". В конце концов, Дориа и Колонна выплыли на Крит, на рандеву с венецианцами.

Никосия.  И все это происходило слишком, слишком поздно. Пиала-Паша вышел из Стамбула с 80 галерами в конце апреля. Командующий армией, Лала Мустафа, покинул столицу на 20 дней позже. Янычары и кавалерия пересекли Анатолию и вышли к сборному пункту в Финике, на южном побережье, в 200 км от Кипра. К концу июля Лала Мустафа высадил на Кипре от 60 до 80 тысяч человек. Наиболее компетентный венецианский командир, Асторре Баглионе, предположил, что как и на Мальте, турки попытаются захватить защищенную гавань и двинутся к Фамагусте, хорошо укрепленной "жемчужине острова" на восточном берегу. Но в голове Лала Мустафы крепко сидел урок Мальты, и он не хотел оставлять в тылу хорошо укрепленную и вооруженную Никосию.

Бастионы Никосии

Венецианцы, на примере Мальты, хотя бы знали, к чему готовиться. Никосия  лежит в центре большой кипрской равнины, плоской, как бильярдный стол. Несентиментальные венецианцы на протяжении 60-х годов методично сносили церкви и дворцы этого самого космполитичного города средневековой Европы, в том числе жемчужину кипрской архитектуры – монастырь Св. Доменико – все во имя создания оборонительных сооружений по последнему слову военной науки. Тысячи людей были выселены из своих домов и изгнаны из города. На месте монастыря был воздвигнут совершенный форт в виде звезды, с периметром стен около 4,5 км, сошедший прямо со страниц итальянских военных учебников. У форта были некоторые недостатки, но посещавшие его современники называли  крепость не иначе как "идеальным примером наиболее научно обоснованной  оборонной конструкции". Летом 1570 года в крепости было провизии на два года. В умелых руках она могла выдержать длительную осаду.

Проблема с Никосией заключалась в том, что для обороны ее периметра было необходимо 20 тысяч человек. Общее население города составляло 56 тысяч, из которых лишь 12 тысяч были годны к военной службе. Большая часть из них были неопытными греческими рекрутами, которым, к тому же, не доверяли их итальянские властители. Священник Анджело Калепио, автор отчета о том, что творилось в Никосии тем роковым летом, писал: "У правительства не было ни мушкетов, ни мечей, чтобы дать им, ни аркебузов, ни защитных доспехов. Многие солдаты были весьма мужественны, однако их тренировали так мало, что они не могли выстрелить из мушкета без того, чтобы не поджечь собственную бороду ".

Для эффективной обороны также необходим талантливый командир, и Венеции тут снова не повезло. Наиболее талантливые из венецианских генералов на острове ко времени начала осады поумирали, и единственный оставшийся в живых – Асторре Баглионе был блокирован в Фамагусте. Командование гарнизоном Никосии было возложено на Николаса Дандоло – осторожного, не харизматичного и неинтеллигентного индивида, который оказался для Венеции на Кипре настоящей катастрофой. На протяжении всей осады он успешно саботировал усилия своих командиров и греческой кавалерии.  Дандоло запорол буквально все. Лала Мустафа был приятно удивлен, когда ему удалось высадиться на острове, не встретив никакого сопротивления. Сенат Венеции издал указ об освобождении греческих сервов, в отчаянной попытке завоевать их симпатии. Указ не был осуществлен.

Мустафа Паша совершил быстрый бросок к Никосии, и начал воздвигать платформы для орудий и рыть траншеи к стенам. Дандоло наблюдал за этим в бездействии, как будто замороженный. Калепио писал: "Мы пытались воспрепятствовать их лошадям привозить вязанки с хворостом, но нам запретили это делать. Лейтенант запретил нам стрелять по врагу, если у стен появлялся только один или два человека. Дандоло разрешал открывать огонь только по группам более десяти человек. Он говорил, что потом не сможет оправдаться за перерасход пороха перед Св. Марком. Так, нашим врагам было позволено  разрушать наши стены и бастионы, о которых они сами говорили, что хотели бы сидеть за такими. Я слышал своими собственными ушами, как Дандоло проклинал артиллеристов за перерасход пороха. Это довело их до такой скупости, что казалось, что, они прежде всего обеспокоены тем, чтобы не навредить людям, которые с завидной яростью и упорством пытались лишить нас жизни".

Внутри самой Никосии существовали линии разлома – между венецианским населением и греческим, между богатеями и беднотой. В отличие от Ла Валетта, Дандоло и здесь ничего не мог поправить.  Аристократы по ночам покидали свои посты и шли спать во дворцы, порождая ропот недовольства среди рядовых. Никто не поднимался на стены, чтобы приободрить и вдохновить их перед лицом врага.

Решающий момент случился 15 августа. Епископ Пафоса сумел убедить Дандоло совершить вылазку и разрушить турецкие орудия. С самого начала все пошло наперекосяк. Недисциплинированная греческая пехота занялась грабежом оттоманского лагеря. Дандоло запретил кавалерии выйти за стены на помощь отрезанному экспедиционному корпусу, и ядро защитников крепости – профессиональная венецианская пехота была изрублена на куски.

К 30 августа Лала Паша  был уверен, что христианский флот с подкреплениями никогда не придет. Он еще раз предложил гарнизону сдаться. Венецианские аристократы высокомерно отказались. Греческие вассалы, возможно, чувствовали гораздо меньше энтузиазма, но с примером Мальты перед глазами, все решили держаться до конца. Каждую ночь в отдаленных районах по приказу властей разжигались костры. Хотя все знали, что никакой флот  не пришел, население города, от  мала до велика валило на стены и дразнило турок, напоминая им о катастрофе при Биргу.

В то время, как Никосия переживала последнюю трагичную фазу осады, в 450 км от нее на Крите разыгрывался последний акт трагикомедии "союзного флота". Испанский и папский флот наконец-то соединился с Зане в бухте Суда на востоке Крита 30 августа. Христиане располагали весьма значительными силами – 205 галер против 150 галер оттоманских оппонентов. Но у христиан не была ни единства цели, ни согласия о том, каков должен быть следующий шаг, ни единой цепи командования.

Дориа совсем не бы впечатлен состоянием венецианского флота: во время инспекции Зане поставил весь флот на якорь в бухте и перемещал команды с корабля на корабль, тщетно пытаясь создать впечатление многолюдности. Дориа обвинил Зане в скрытии истинного плачевного состояния флота и заявил, что в любом случае, плыть на Кипр слишком поздно, и он не собирается "облагодетельствовать Венецию за свой счет". В случае отплытия к Кипру Дориа требовал от венецианцев 200 тысяч дукатов залога за свои личные галеры; венецианцы отказались наотрез. Венецианцы настаивали на немедленной помощи Кипру: Никосия еще держалась, и еще было не поздно разгромить оттоманский флот. Дориа продолжал возражать, Колонна, в отчаянной попытке добиться хоть чего-нибудь, приказал отплыть на восток и создать видимость угрозы атаки против Родоса.

Пиала-Паша, проведя разведку с помощью добровольных осведомителей на Крите, убедился в том, что христиане безнадежно увязли в собственных противоречиях, и 9 сентября приказал высадить с галер дополнительно 16 тысяч человек для участия в финальной атаке против Никосии.

Атака началась с четырех сторон одновременно. Неопытные греческие рекруты, в ужасе от ада кромешного, творившегося вокруг них, при первой же волне атаки бросились бежать. Солдаты во главе с епископом Пафоса два часа сдерживали турок, но были изрублены на куски. Среди тех, кто еще удерживал свои позиции, нарастало замешательство и бешенство. Главный канонир одного из бастионов кричал командирам батарей: "Собаки, враги Господа, самих себя и государства, вы не видите, как враг продвигается?  Почему у нас нет пороха, чтобы отбросить их назад? Пока у нас есть порох , я могу бить им по флангам, и они не пройдут! Да чтоб забрал вас дьявол! Где порох? Вы его сожрали? Где ядра? Вы их проглотили? Вы экономили для Св. Марка, чтобы проиграть сегодня!" Дандоло уже нигде не было видно. Он покинул стены и заперся у себя во дворце.

На улицах продолжался беспорядочный бой. Большое количество греческих священников было убито у православного собора. Калепио и другие священники пытались собрать греческих солдат, вынеся на улицы огромный крест. Два часа горячих и страстных речей ничего не дали: греки прыгали со стен за пределы города, а затем открыли ворота и попытались бежать. Большинство было перебито турецкой кавалерией, многих захватили в плен, некоторым удалось бежать.

Вокруг центральной площади и дворца защитники собирались, чтобы дать последний бой. На  этом этапе венецианцы были более заинтересованы в том, чтобы убить Дандоло, а не турок. Аристократ Андрео Песаро кинулся к Дандоло, размахивая мечом и крича: "Вот он, проклятый предатель!", но был убит телохранителем Дандоло.  Дандоло пытался организовать упорядоченную капитуляцию, но было слишком поздно – тех, кто сложил оружие, убивали на месте. Последние защитники отбивались на верхних этажах дворца, выкидывая в окна турок. Вокруг дворца рос холм из трупов.  Дандоло нарядился в малиновый бархатный костюм., надеясь показать, что он – важная персона, и тем самым сохранить свою жизнь. Ему тут же отрубили голову. Калепио пишет: "Затем пьяный грек взобрался на крышу дворца, отрубил древко знамени св. Марка и водрузил турецкий флаг".

Пушки смолкли, и грохот битвы прекратился. "Изменение было печальным и скорбным. Слышны были рыдания женщин и детей, угоняемых в рабство. Турки пробовали остроту своих  сабель, рубя головы старухам". Через день после взятия Никосии пленники и трофеи были погружены на галеры. Говорят, что больше туркам удалось награбить только в Константинополе.

Начало битвы за Фамагусту. Лала Мустафа отправил к северному берегу острова венецианского капитана в цепях с двумя головами, привязанными к седлу. Командиру гарнизона Фамагусты, Марку Антонио Брагадину была преподнесена голова Дандоло на блюде.

Вечером 21 сентября скауты христианского флота принесли ужасную, но ожидаемую новость о падении Никосии. На следующий день на палубе флагмана Колонна разыгрался последний акт трагедии. Командиры требовали вернуться; Зане неохотно согласился. Дориа, опасаясь ухудшения погоды, отплыл первым. По крайней мере, здесь он продемонстрировал здравомыслие. 13 других галер затонули у побережья Крита после его отплытия. К концу года Колонна и Дориа опубликовали свои отчеты о фиаско. Если Папа пал духом, венецианский Сенат был устрашен. Зане провел остаток дней в темнице, в то время как Филипп, который, возможно, более других был ответственен за несчастье, пожаловал Дориа чин генерала.

На Кипре венецианская крепость Кирения, получив две отрубленные головы, немедленно сдалась туркам. В Фамагусте все развивалось совершенно иначе. Брагадин с почестями похоронил голову Дандоло и дал Лала Мустафе следующий дерзкий ответ: "Я видел твое письмо. Я так же получил голову лорда-лейтенанта Дандоло, и этим я говорю тебе: если вы с легкостью захватили город Никосия, то этот город ты получишь ценой собственной крови, и с Божьей помощью, мы заставим тебя сожалеть даже о том, что ты решился на высадку здесь".

Оттоманская армия окружила Фамагусту. Награбленное и рабов погрузили на галеон Соколлу и две галеры. Все это должно было быть отправлено в Стамбул в качестве подарка Селиму. 3 октября пороховой склад галеона взорвался, затопив все три корабля и ударив взрывной волной по стенам Фамагусты. Согласно легенде, галеон взорвала знатная молодая венецианка, которая не могла пережить позора неволи.

Переговоры о создании Священной Лиги. Бесславный конец Никосии, в глазах современников, знаменовал еще одну часть в драме заката Венецианской республики. Зима 1570-1571 года прошла в дебатах и перекладывании вины с друг на друга. Цены на хлеб возросли, на галерах по-прежнему свирепствовал тиф, и венецианцы не хотели пускать команды на сушу, боясь что они разбегутся.

В 700 км к востоку Селим готовился к новой кампании. Награбленное в Никосии подогрело жадное воображение турок, и под знамена султана собиралось множество добровольцев.

Папа пребывал в унынии. Он возложил всю вину на Дориа, который "не оказал венецианцам более удовлетворительной помощи". 3 января молния ударила в купол собора Св. Петра, и это сочли дурным предзнаменованием. Более значительно, формальные переговоры о создании Священной Лиги увязли в дипломатической грязи. Переговоры начались в июле 1570 года. Филипп требовал, чтобы Лига была направлена против всех "неверных и еретиков"; венецианцы, ни имевшие ни малейшего желания ввязываться в войну в Нидерландах, считали, что термина "Турк" будет достаточно. В сентябре переговоры были внезапно  прерваны и испанская делегация вернулась в Мадрид за инструкциями. В октябре Филипп был готов подписать договор, но тут наступила очередь венецианцев, которые потребовали начать весь переговорный процесс заново, с чистого листа.

Интересы Филиппа, кроме как приобретения почетного титула временного спасителя христианской веры, не простирались восточнее Сицилии. Он даже видел определенные выгоды в падении Кипра и ослаблении Венеции. Он был очень заинтересован в папских деньгах и в том, чтобы перенаправить усилия Лиги в Западное Средиземноморье и отвоевать Тунис. Венецианцы желали только восстановить свою власть над Кипром, и не имели никакого желания воевать за Тунис. И испанцы, и венецианцы находились в состоянии шока он намерений Папы отбить у неверных Святую Землю.

Венецианцы все это время тайно вели переговоры с Соколлу, надеясь достичь соглашения к концу года. Они использовали этот  процесс для того, чтобы получить лучшие условия внутри Священной Лиги, и наоборот. Венецианцы надеялись на то, что им удастся оставить за собой Фамагусту. Соколлу вел свою двойную игру. Он не хотел кипрской войны, но и не мог ее предотвратить. Надеясь выжать из Венеции Фамагусту дипломатическими средствами, он рассчитывал на то, что ему удастся лишить своих злейших врагов в Диване – Лала Мустафу и Пиала-Пашу хотя бы одного военного триумфа.

Фамагуста – "город, утонувший в песке", как называют его греки, был самым восточным форпостом Венецианской морской империи. Город украшали многочисленный капеллы крестоносцев и церковь Св. Николаса, готическая фантазия, моделью которой был Собор в Реймсе.

Венецианцы хорошо укрепили Фамагусту за годы, предшествовавшие высадке Лала Мустафы. Трехкилометровый периметр стен ромбовидной крепости был весьма мощным оборонительным препятствием. В крепости было пять ворот, пятнадцать бастионов, ее окружал глубокий ров, а стены были 15 метров высотой и 15 метров шириной. Несмотря на это, Паша надеялся на быстрый результат.

Немедленно по прибытии к Фамагусте в конце сентября он попытался убедить гарнизон в необходимости капитуляции. Перед стенами провели живых пленников Никосии и показали отрубленные головы убитых.  Паша подделал письмо венецианского посланника в Стамбуле, в котором  Брагадину разрешалось сдать крепость.  Брагадин, как и Дандоло, был потомком одной из великих венецианских семей. В отличие от Никосии, оборона Фамагусты была организована хорошо: дисциплина была сильна, солдатам платили вовремя, продовольствие распределялось по честному, венецианцы писали: "пока оставался хоть ломоть хлеба, Брагадин разделит его между всеми, когда закончится и это, останется его добрая воля". Несмотря на огромное численное преимущество турок – 80 тысяч против 8, мораль была высока. Греческое население и священники поддерживали  командира гарнизона. Брагадин был достаточно умен для того, чтобы оставить детали практического военного руководства в руках Асторре Баглионе, которого солдаты обожали.

Зима прошла бессвязно и беспорядочно. Турецкий флот эвакуировался на континент. Лала Мустафа остался ждать весны. За периодическими вылазками и стычками со стен наблюдало все население Фамагусты. Баглионе деньгами поощрял "спортивные забавы" – 2 дуката за убитого турка, пять – за всадника, ссаженного с коня.

В январе Венеция нанесла небольшой, но болезненный удар, который имел далеко идущие последствия. Командующим галер на Крите был назначен энергичный Марко Кверини. Он быстро обнаружил, что турецкий флот ретировался, оставив лишь символическую силу поддержки. Он решился на дерзкую, очень рискованную и несезонную атаку. 16 января он вышел в море с дюжиной галер и четырьмя парусниками. На кораблях было 1700 солдат подкрепления. За 10 дней он достиг Фамагусты.   Кверини тщательно подготовил ловушку: только четыре корабля открыто направились в гавань, в то время как галеры маячили за горизонтом. Как только турки погнались за "легкой добычей", венецианские галеры свалились им на голову и, в буквальном смысле, разнесли три турецких галеры на куски.

Три недели Кверини свирепствовал вдоль побережья, захватывал торговые суда, разрушал укрепления и портовые сооружения, внушал защитникам Фамагусты бодрость и уверенность.

В ночь отплытия Брагадин и Баглионе тщательно приготовили атаку. Они запретили кому-либо появляться на стенах. Пушки были заряжены картечью и цепями, кавалерия в полной готовности стояла за крепостными воротами.  На рассвете турки с удивлением смотрели на пустые крепостные валы, которые никто не охранял. Они   выползли из окопов – никакой реакции. Об этом было доложено Лала Мустафе. Турки предположили, что весь гарнизон уплыл с Кверини. Армия двинулась к стенам. Как только турки оказались на расстоянии пушечного выстрела, по ним был открыт шквальный огонь. За этим последовала опустошительная кавалерийская атака.

Кверини оставил Брагандина с обещанием о более значительной помощи весной и группой заложников – захваченных на пути в Мекку пилигримов.

Рейд Кверини стал неприятным напоминанием о мощи Венеции и породил серию ответных реакций турок. Селим был в бешенстве от того, что маршрут хаджа вновь поставлен под угрозу. Бей Хиоса был казнен в качестве козла отпущения. Голова Пиала-Паши осталась на его плечах, но он был снят со своего поста, на радость Соколлу. Командующим флотом был назначен пятый визирь – малоопытный и еще один потенциальный соперник Соколлу Муезинзада Али – Али-Паша. Это решение оказалось роковым – хотя в момент назначения никто этого не осознал. Нападение Кверини вынудило турок пойти на ряд непривычных мероприятий – а именно установить морскую блокаду Кипра и ради этого начать навигацию гораздо раньше, чем было принято.

В конце февраля 20 галер были посланы наблюдать за Критом. 21 марта Али-Паша отбыл из Стамбула. В кармане у Паши были беспрецедентные инструкции. Обычно, турки не были заинтересованы в ведении морской войны – они использовали галеры для переброски войск и захвата островов. На этот раз султан приказал: "Найти и немедленно атаковать флот неверных ради восстановления чести нашей религии и государства".

Подписание договора о Священной Лиге. В Риме продолжались переговоры. Испанцы еще раз попытались перенаправить экспедицию в Тунис, но Пий им это не позволил. К концу месяца все были готовы подписать договор, когда венецианцы вновь неожиданно оставили переговоры. Петля на шее Фамагусты сжималась, и "мирная" фракция в Сенате становилась все более сильной.  Венецианцы вновь попытались договориться с Соколлу. Папа рыдал в отчаянии и все предприятие, казалось бы, пошло крахом. Соколлу, однако, становился все более требовательным, и венецианцам ничего не оставалось делать, как вернуться в Ссвященную Лигу. К концу мая, через 10 месяцев после пререканий и отвлечений, финальный текст договора был согласован.

25 мая договор был формально подписан в Зала дель Конзисторо в Ватикане. За этим последовали громадные народные гуляния, чеканка специальных монет, которые разбрасывались в толпу "в знак  веселья и бодрости". Пий, осознавая, что вошел в историю, сказал, обращаясь к толпе, что его молитвами и милостью Господней "католические принцы объединились и обратили свой гнев против общего врага".

Договор давал что-то каждому из участников. Задуманный в качестве временного альянса, он, в конечном счете, был сформулирован как "постоянный крестовый поход", своими принципами прямо опирающийся на средневековую традицию. Альянс был и оборонительным, и наступательным, направленным не только против Турка, но и против его алжирских, тунисских  и триполитанских вассалов – и это было критически важно для Филиппа. Финансовые обязательства сторон были четко очерчены. Испания платила половину, Венеция треть, и папство – одну шестую часть расходов. Была установлена ясная краткосрочная цель – две сотни галер должны были быть снаряжены немедленно для освобождения Кипра и Святой Земли. Последнее, конечно же, не порадовало ни Испанию, ни Венецию.

Это был экстраординарный дипломатический переворот. Пий преуспел там, где деяния 15 его предшественников закончились полным крахом. Папа, только свой силой воли, упорством, фанатизмом и деньгами достиг того, что большинство современников считали попросту невозможным.

Тот факт, что Лига продержалась хоть какое-то время, объяснялся двумя решающими факторами. Первым стало назначение ее главой Дон Хуана Австрийского, нелегитимного сводного брата короля Филиппа. Вторым стало жуткое и ужасающее окончание осады Фамагусты, которое происходило в тот момент, когда делегаты подписывали договор, а толпы радовались на улицах итальянских городов.

Ужасающий конец Фамагусты. Весенний конвой означал для Лала Мустафы приток свежих сил. Кипр так близок к турецкому берегу, что независимо от того, сколько осаждающих было убито, в пополнении недостатка не было. К тому же Паша провозгласил, что награбленного в Фамагусте будет еще больше, чем в Никосии, и турки с энтузиазмом стали стекаться под его знамена. К апрелю  в распоряжении Паши была огромная армия – возможно, более 100 тысяч человек. Критически важным было наличие большого количества опытных шахтеров и саперов. За стенами Фамагусты сидели 4 тысячи венецианских солдат и равное количество греческих рекрутов.

Брагадин надеялся повторить подвиг Мальты, но он был слишком далек от христианских земель, и топография Кипра была совершенно иной. Подсчитав скудные запасы продовольствия, Брагадин выслал из города 5 тысяч гражданских – в основном, женщин и детей, дав им провизии на один день. От   турок можно было ожидать чего угодно, но "милосердный" Паша разрешил всем разойтись по своим деревням. Скорее всего, речь шла о хорошо продуманном акте доброй воли по отношению к греческой части населения острова.

В конце апреля трудовые батальоны Лала Мустафы начали прорывать свой путь к стенам крепости. Биргу и Сенглеа были выстроены на скале. Фамагуста стояла на песке – легко копать, легко взрывать, даже несмотря на то, что траншеи нужно было все время укреплять. Обширная система траншей зигзагами подошла вплотную к крепостному рву. Оттоманский лагерь был полностью защищен земляным навалом, такой высоты, что видны были только верхушки шатров. Были сооружены несколько земляных фортов, укрепленных дубовыми бревнами, на верхушки которых взгромоздили тяжелые пушки. 

Осажденные оборонялись с доблестью и уверенностью рыцарей Св. Джона. Баглионе совершил несколько дерзких вылазок, захватывал саперов, подкидывал в их траншеи доски с отравленными гвоздями. Турки писали в Стамбул, что "Фамагусту обороняют гиганты" и теряли тревожное количество людей. 25 мая Лала Мустафа в очередной раз потребовал капитуляции. Венецианцы жили в постоянной надежде на помощь христианской армады. Брагадин отправил турецкого посланника обратно к Лала Мустафе с следующим дерзким вызовом: "Ты пойдешь перед моим конем и ты на собственной спине будешь таскать землю и расчищать крепостной ров, заваленный твоими солдатами". Это выходка дорого, очень дорого потом обошлась Брагадину.

В начале мая оттоманская артиллерия начала первые тяжелые бомбардировки Фамагусты. Несмотря на героическую работу по восстановлению  стен, сложная система тоннелей, созданная турками, позволяла им минировать и взрывать фронтальные части бастионов. 21 июня турки пробили решающую брешь в стене, после чего провели шесть сокрушительных атак. В городе подходили к концу запасы продовольствия и пороха. 19 июля аркебузным выстрелом был убит архиепископ Лемессоса, который был настоящим талисманом для греческих защитников города.  Они обратились к Брагадину с просьбой о капитуляции. Брагадин, после эмоциональной службы в кафедральном соборе, попросил у них еще 15 дней. Но Лала Мустафа знал, что конец уже близок.

23 июля он запустил в Фамагусту ультиматум, подобный тому, что Сулейман предъявил на Родосе: "Я, Мустафа Паша, желаю, чтобы ты, милорд Асторри, осознал для своего собственного блага бесполезность дальнейшего сопротивления. Мне известно, что у тебя нет ни пороха, ни припасов, ни людей, чтобы держать оборону. Если ты сдашь город по-хорошему, вы все будете доставлены в земли христиан. В противном случае город будет предан мечу и огню, и мы никого не оставим в живых. Помяни мое слово!"

Генерал Христа. Пока Лала Мустафа заканчивал с Фамагустой, приготовления Священной Лиги вступили в критическую фазу. Все порты Италии и Испании – Барселона, Неаполь, Генуя и Мессина кипели в дезорганизованной активности, плохо координируемой и совершенно запоздавшей. Венецианский посланник в Испании в бессильном бешенстве писал Сенату: "Я вижу, что во всем, что касается морского дела, каждая мелочь превращается в препятствие, которое оттягивает формирование флота. То нету весел, то парусов, то не хватает печей, дабы испечь бисквиты, то куда-то запропастились 14 мачт – в конечном итоге прогресс создания флота - черепаший". У турок все шло гладко, как по маслу, с полным соответствием букве и духу имперского эдикта.

Цель турецкой кампании была куда более амбициозна, чем оккупация Кипра.  Турки намеревались нанести мощный удар в самое сердце Адриатики, и, возможно, завоевать саму Венецию. У турок был четкий план противостояния христианской угрозе. Адмирал, Али Паша, выплыл из Стамбула на Кипр в конце марта. Второй флот, под командованием второго визиря, Пертев-Паши, покинул Стамбул в конце мая. Третий визирь, Ахмет Паша, в апреле возглавил сухопутную армию, которая должна была угрожать адриатическим владениям Венеции, одновременно, Улуч Али выплыл с востока, из Триполи. Соколлу надменно сообщил венецианцам: "Владения султана будут простираться вплоть до Рима". К концу мая Пертев и Али, решив, что с Фамагустой покончено, объединили флоты, и начали разграблять побережье Крита.

Венецианцы  в отчаянии хотели сделать– хоть что-нибудь. Их флотом, стоявшим на Корфу, теперь командовал Себастиано Веньер. После постыдного фиаско Зане, Венеция доверила свое предприятие весьма внушительной фигуре. 80-летний Веньер не был профессиональным моряком, но отличался решительностью нрава и был горячим патриотом. Некоторые сравнивали с его разъяренным львом на венецианском гербе. Веньер проявлял все большее нетерпение, и офицерам флота с большим трудом удалось его отговорить от самостоятельной спасательной экспедиции в Фамагусту, без согласования и ожидания с вечно увиливающими испанцами.

Больше делать было нечего – только ждать. Медленно союзники собирались в Мессине, на северном побережье Сицилии. По настоянию Пия, командующим папских галер вновь был назначен Колонна. В июне Колонна был в Неаполе. Все теперь ждали испанцев, и лидера объединенной экспедиции.

Первоначально Филипп намеревался вновь назначить вечно осторожного Дориа. Это разъярило Пия, который возлагал на Дориа всю ответственность за катастрофу предшествовавшего года. Венецианцы, само собой,  Дориа ненавидели. Вторым кандидатом Филиппа был его молодой сводный брат, Дон Хуан Австрийский.  Время показало, что король сделал экстраординарный выбор.

22-летний Дон Хуан – удалой красавец и кавалер с ненасытным стремлением к славе был полной противоположностью королю Филиппу. Он уже успел показать свои военные таланты во время восстания мориско, однако, не без того, чтобы пойти на неприемлемый, с точки зрения Филиппа, риск. Когда Дон Хуан лично возглавил атаку и получил аркебузную пулю в каску, Филипп неодобрительно отписал: "Вы должны беречь себя, и я должен беречь Вас для более великих дел". В 1571 году Дон Хуан, с точки зрения Филиппа, был единственным возможным наследником. Чтобы сдерживать молодого пылкого принца, был назначен специальный попечительский совет, под предлогом того, что у Дон Хуана нет опыта в морских делах. В него вошли все тот же Дориа, Луиз де Реквизенс, маркиз Санта-Круз и опытный мореплаватель Альваро де Базан. Несмотря на склонность последнего к решительным акциям, Филипп предполагал, что любое критически важное  действие будет предприниматься по взаимному согласию "совета". Он также рассчитывал на то, что Дориа всегда может наложить на любое неразумное решение вето.

Дон Хуан, однако, горел желанием сбросить с себя любые ограничения. Папский посланник при испанском дворе с одобрением писал: "Этот принц так жаждет славы, что, как только представится возможность, никакой совет не сможет ограничить его ради сохранения галер, и не остановит его на пути собирания славы и чести".

Али-Паша. На другом конце моря, в 1600 км от Дона Хуана другой адмирал, создание иного мира собирал оттоманский флот. Мудэзинзаде Али Паша – "сын муэдзина", в отличие от принца, рожденного среди королевской знати Европы, был выходцем из семьи нищего проповедника. Али родился в Эдирне, в 200 км к западу от Стамбула. Али поднялся по всем ступеням оттоманской иерархии и достиг титула четвертого визиря , а затем и капудан-паши – "адмирала моря". Люди говорили об Али хорошо: "Отважный и щедрый, с природным благородством, любитель наук и искусств, религиозный человек с незапятнанной репутацией". И, несмотря на это, он, как и Дон Хуан, был аутсайдером в ближнем кругу султана.

По традиции, ближайшее окружение султана состояло из обращенных в ислам христиан, которых, как правило, отняли у родителей еще детьми – и которые были обязаны султану всем. Соколлу был босняком, Пиала-Пашу захватили на полях сражений Венгрии. Али был этническим турком – и исключением при дворе. "Важные люди" при дворе считали Али чужаком, его рост через структуры  имперской иерархии был чем-то необычным, и сам по себе это казалось "недостатком". Он не был частью правящей элиты, и как Дон Хуан человеком, которому надо что-то доказать. Он был отчаянным до безрассудства, его толкал вперед такой же код чести, и отступление казалось проявлением трусости.

Критически важным был тот факт, что у обоих адмиралов отсутствовал какой-либо опыт войны на море. Война за Средиземноморье не случайно характеризовалась отсутствием масштабных сражений. Люди, с таким искусством маневрировавшие своими хрупкими галерами –Хайретдин Барбаросса, Тургут, Улуч Али, Андреа Дореа и его внучатый племянник Жан Андреа, Пиала-Паша и Дон Гарсиа – все они были мореходами чрезвычайно острожными. Они понимали условия моря и его непредсказуемость и неустойчивость: внезапное прекращение ветра или его усиление, глупый маневр вблизи берега, миниатюрная потеря или тактическое преимущество – все могло привести к хаосу. Опыт научил их, что грань между победой и катастрофой может быть не толще бумажного листка; капитаны взвешивали риск соответственно.

Ни у Али, ни у Дон Хуана, собиравших под свое командование крупнейшие флоты  в истории, подобного опыта не было, оба хотели только одного – найти врага и сразиться с ним. Подобное сочетание очень скоро доказало свою взрывоопасность.

Большинство обозревателей сильно сомневались в успехе грандиозного предприятия христиан, в особенности, если во главе его стояли испанцы. Дон Хуан отбыл из Мадрида 6 июня. Его продвижение в направлении Италии было запутанным и чрезвычайно медленным. Для того, чтобы достичь Барселоны, ему потребовалось 12 дней. Луис де Реквезенс писал: "Первородный грех нашего двора – это неспособность сделать вовремя чтобы то ни было, в соответствии с ранее отданным распоряжением". Каждый шаг Дона Хуана был замедлен овациями, ликующими толпами, фейерверками, фестивалями, турнирами, монастырскими службами. Это более напоминало королевскую процессию, чем марш к полю сражения, с налетом религиозного рвения, как будто остановки большого пути – Ницца, Генуя,  Неаполь и Мессина должны были пасть перед этим крестоносцем новой эпохи.

В Риме Папа послал встретить Генерала Христа кардинала Кранвелле. Кранвелле, кардинал Неаполя был достаточно ироническим выбором – будучи представителем Филиппа на переговорах о создании Лиги, он, как никто другой, затягивал процесс ( на определенном этапе Папа лично выкинул кардинала из залы, где шли переговоры). 14 августа Кранвелле формально вручил Дон Хуану знаки отличия главы Святой Лиги. Он также получил свой генштаб и личный подарок Папы – гигантское небесно-голубое знамя Лиги с ликом распятого Христа и соединенными гербами участников. Знамя с большой помпой пронесли по улицам Неаполя испанские солдаты, после чего оно было торжественно водружено на флагманский корабль Святой Лиги, Real.

За четыре месяца до этого подобная пышная церемония происходила на улицах Стамбула. Селим вручил Али Паше гигантское раздвоенное на хвосте знамя. Знамя было зеленым – "цвет Парадиза" и на нем были безупречно вышиты 99 имен и атрибутов Аллаха, повторенные 28 900 раз. Теперь оно свисало с борта флагмана Sultana  в Адриатике.

Стяг Лиги символизировал первую цель – спасение Фамагусты, но к моменту его вручения Дон Хуану дело зашло гораздо дальше. В течение июля и первой полвины августа флот Али Паши оставлял за собой все новые и новые развалины крепостей и форпостов на всем протяжении венецианской морской империи. Флот медленно, но уверенно продвигался вдоль западного Крита и побережья Греции. На побережье современной Албании турки захватили цепь важный крепостей – Дульсиньо, Антивари и Будва, и превратились в истинных владык Адриатики. Веньер был вынужден оставить свою базу в Корфу и перейти на соединение  с основными силами Лиги в Мессине – в противном случае. Турки попросту заперли бы его на острове.  Сама Венеция была теперь абсолютно беззащитной. В конце июля два опытных корсара – Улуч Али и Кара Ходжа ( "Черный Поп" – итальянский священник-ренегат) осуществили рейды против самой Венеции. Кара Ходжа на короткое время блокировал даже акваторию св. Марка. Венеция лихорадочно и в панике готовилась к обороне островов, окружавших лагуну.

Мученик Брагадин. Брагадин яростно отверг предложение Лала Мустафы о капитуляции. Он сказал: "Вам известно, что согласно полномочиям, возложенным на меня, сдача города запрещена по страхом смерти. Я просто не могу это сделать. Простите меня". Потребовалось еще две опустошительных турецких атаки до того, как Баглионе удалось его уговорить. 31 июля город стоял на коленях. Защитники съели последнего кота. Из 900 оставшихся в живых итальянцев были ранены 400. Выжившие были голодны, контужены и истощены. Большинство прекрасных зданий Фамагусты лежало в руинах. Фамагусту бомбардировали 68 дней без перерыва, и в ней взорвалось не менее 150 тысяч снарядов. При штурме и его подготовке, по всей вероятности, полегло не менее 60 тысяч турецких солдат и вспомогательного персонала. Баглионе заверил Брагадина: "Мы полностью отплатили наш долг защиты города, и мы не допустили никакого промаха или ошибки… Я говорю Вам, как джентльмен – город пал. У нас нет солдат, чтобы отбить следующую атаку, и у нас нет пороха – осталось лишь пять с половиной бочек". Брагадин сдался. 1 мая через запутанную систему взаимопересекающихся тоннелей у городских стен итальянские саперы передали саперам турецким его письмо Лала Мустафе. На редутах был вывешен белый флаг.

Щедрые условия капитуляции демонстрировали ту цену, которую паша заплатил за Фамагусту. Всем итальянцам было разрешено покинуть город с развевающимися знаменами. Их должны были доставить на Крит оттоманские корабли. Греческие защитники могли уйти с итальянцами, или остаться, с сохранением всех имущественных прав. Итальянцы хотели также забрать все свои пушки, но Лала Мустафа дозволил взять лишь пять. С этого пункта в итальянских и оттоманских отчетах о том, что произошло далее, появляются мелкие, но существенные расхождения. Все венецианцы согласны на том, что изложенное выше – те условия, на которых произошла сдача Фамагусты, и что Лала Мустафа гарантировал свободный и безопасный проход участников обороны.

Лала Мустафа рассказал свою версию событий хроникеру Али Эфенди, который сам принимал участие в осаде. В ней появляется новый штрих. По словам Паши, венецианцы продолжали удерживать 50 турецких заложников, направлявшихся на хадж и перехваченных в январе Кверини. Обе стороны при капитуляции якобы согласились о том, что заложники будут переданы турками. Между двумя этими версиями отчетов произошло нечто ужасное – а именно, заложники были убиты, скорее всего, в день капитуляции, скорее всего, без того, чтобы об этом знал Брагадин.

5 августа итальянские солдаты начали погрузку на оттоманские галеры. Итальянский хроникер Нестор Мартиненго пишет: "До этого дня турки относились к нам дружественно и без тени подозрения, выполняя все соглашения и договоры". На этом этапе, правда, турецкие солдаты , вопреки договоренностям, уже вошли в Фамагусту и начали грабежи.

В назначенный час, после того, как практически все солдаты погрузились на корабли, Брагадин отправился сдать ключи от Фамагусты Лала Мустафе. Его помпезный визит более напоминал парад победителя, чем капитуляцию. Он, наряженный в малиновый костюм и с малиновым зонтом над головой, важно шествовал в оттоманский лагерь в сопровождении трубачей.  С ним шел Баглионе и другие командиры – в общей сложности около 300 человек. Венецианцы шли с гордо поднятыми головами среди улюлюкающей оттоманской толпы.

На входе в шатер Лала Мустафы итальянцы оставили оружие. Брагадин поцеловал руку Паши и начал формальную церемонию капитуляции: "Поскольку Господь определил, что это королевство должно принадлежать наиболее блестящему Великому Синьору, я принес ключи от этого города и передаю их Вам, в соответствии с заключенным между нами пактом".

В этот момент венецианцы были наиболее уязвимы, и именно этот момент стал началом их ужасающего конца. Неизвестно, что двигало Лала Мустафой – раздражение от очевидной гордости и самоуверенности Брагадина, раздражение на бессмысленность продолжительной осады, стоившей ему 60 тысяч человек, или отсутствие достаточного количества трофеев в Фамагусте. Результат был один – нить взаимного доверия, которой был связан договор о капитуляции, была порвана.

Паша потребовал гарантий того, что оттоманские суда, на которых венецианцы должны были плыть на Крит, будут возвращены. В качестве гарантий он потребовал заложников – детей венецианской знати. Брагадин злобно ответил ему: "Ты не получишь никаких заложников – ты не получишь даже и собаку!"

Разъяренный Паша спросил, где захваченные Кверини пилигримы хаджа. Согласно версии Али Эфенди, Брагадин признал, что их запытали до смерти уже после заключения соглашения о капитуляции. Паша сказал: "Если это так, ты нарушил положения договора".

Венецианские хроники дают иной отчет. Некоторые пишут, что Кверини забрал узников с собой еще в январе, некоторые – что они бежали за несколько дней до конца осады, некоторые, что Брагадин просто ничего не знал об их судьбе.

Мустафа взорвался: "Скажи мне, пес, почему ты не сдал крепость, когда я тебе предлагал? Почему ты не капитулировал месяц назад? Почему из-за твоего упрямства я должен был потерять 80 тысяч моих лучших людей?". После этого Паша прошипел : "Всех связать!".

В мгновение ока венецианцев приготовили к смерти. Брагадина заставили два или три раза вытянуть шею под топор, но Мустафа в последний момент передумал. Он приказал отрубить Брагадину уши и нос – наказание для обычных уголовников. Баглионе протестовал против нарушения договора. Он и остальные командиры были немедленно казнены прямо перед шатром Мустафы. Мустафа потряс головой Баглионе перед своим войском: "Вот он, великий защитник Фамагусты, причинивший мне столько неприятностей и отобравший у меня половину армии!" Перед шатром возвышалась пирамида из 350 отрубленных венецианских голов.

Конец Брагадина был куда более мучительным и ужасным. Его оставили в живых до пятницы, 17 августа. Раны на голове Брагадина гноились и он сходил с ума от боли. После пятничной молитвы под барабанную дробь и рев труб его привели на центральную площадь Фамагусты. Его сопровождал верный слуга Андреа, принявший ислам, дабы сопроводить хозяина до конца. Из-за ранних оскорблений Паши, Брагадина по дороге заставили таскать мешки с землей вокруг городских стен и целовать землю всякий раз, когда он проходил мимо Лала Мустафы. Брагадина понуждали принять ислам. Венецианские хроники зафиксировали ответ святого: "Я христианин – им родился, и им умру. Я надеюсь, моя душа будет спасена. Мое тело принадлежит вам. Мучайте его как вам будет угодно".  Больше мертв, чем жив, Брагандин был привязан к стулу, стул к мачте, которая поднималась и опускалась в море. Ему кричали: "Смотри, смотри в море! Видишь великий христианский флот идущий на выручку?"

После этого его приволокли к площади у бывшего Собора Св. Николая, превращенного в мечеть. Его раздели догола и привязали к колонне. Мясник должен был совершить последний акт – мясник был евреем, и Венеция этого никогда не простила. Брагадина привязали к древней колонне с греческого острова Саламин (колонна стоит на том же месте по сей день). Брагадина освежевали живьем. Он умер до того, как мясник достиг поясницы.

Кожу набили соломой и одели в командирский малиновый кафтан. Страшное чучело посадили на корову и водили по улицам Фамагусты. Позднее его показали во многих городах Леванта, и, в конце концов, отправили Селиму в Стамбул.

Акт театральной жестокости понравился далеко не всем даже среди турок. Соколлу был шокирован. Может быть, он понимал, что как и в случае с Сент-Эльмо, подобные действия лишь усиливали сопротивление, делали его более отчаянным и стойким. Брагадин дал Венеции мученика и причину ненависти. Любые попытки вбить клин между Венецией и Испанией теперь были обречены на провал. Смерть Брагадина не была напрасной: Упорная защита Фамагусты не дала туркам возможности заняться Венецией вплотную, а его свисающая с мачты оттоманской галеры кожа еще должна была сыграть свою роль.  

Сбор в Мессине. Дон Хуан прибыл в Мессину 21 августа. Христиане еще ничего не знали об ужасной судьбе Фамагусты и Брагандина. Дон Хуана встретили с привычной помпой. Весь город был освещен праздничными фейерверками. В бухте на якоре стояли двести испанских и итальянских галер. Узкие улочки города были набиты испанскими и итальянскими военными и моряками. Это был настоящий личный триумф Папы Пия: все великие воины христианства собрались здесь – легендарный мальтийский рыцарь Ромегас, испанский адмирал Жан Андреа Дориа, Колонна с папскими галерами, опытнейший испанский адмирал Базан, одноглазый Асканьо, спасший Мальту, взрывной Себастинао Веньер и отважный Марко Кверини. Это было настоящее олимпийское сборище. Колонна писал: "Хвала Господу, что все мы здесь собрались. Теперь посмотрим, что каждый нас из нас стоит".

Под блистающей оболочкой панхристианское предприятие было плохо организованным и грозящим в любой момент развалится военным упражнением неслыханного масштаба. Всю дорогу до Мессины продолжались стычки и драки между испанскими и итальянскими солдатами: в Мессине, наконец кого-то убили. Дабы избежать мятежа, офицеры были вынуждены повесить на мачтах нескольких козлов отпущения. Командиры наблюдали за друг другом с ненавистью и подозрением. Венецианцы ненавидели Дориа, которого они называли не иначе, как корсаром.  Веньер кипел от гнева из-за постоянных затяжек и проволочек. Венецианцы подозревали испанцев в полном отсутствии боевого энтузиазма, и, в любом случае, не собирались получать приказы от Дона Хуана. Все рассматривали венецианцев как ненадежных и готовых на союз с неверными в любой момент. Рыцари ордена Св. Джона были заклятыми врагами Венеции. Это чувство усилилось в связи с тем, что в Венеции только что был казнен один из рыцарей – по обвинению в изготовлении фальшивых дукатов.

За призывами труб и роскошными празднованиями нерешенным лежал главный вопрос – идти на риск битвы или нет. Мнения резко разделились. Были люди, которым необходимо было кое-что доказать: Колонна, с необходимостью смыть позор прошлогоднего провала,  Веньер и венецианцы, отчаянно рвущиеся в бой и агрессивный испанский адмирал Базан. К ним следует прибавить и самого принца, на котором лежала вся тяжесть папских ожиданий. Пий послал в Мессину архиепископа Пенны. Тот сообщил Дон Хуану, что победа будет вознаграждена дарованием ему независимой короны. Этому противостояло большинство испанцев – Дориа с приказом короля во что бы то ни стало уберечь флот, Реквизинс с поручением надзирать за Доном Хуаном, и дух самого осторожного Филиппа, который веял над всем испанским предприятием.

К Дону Хуану, между тем, стекались письма от заслуженных советчиков и доброжелателей со всей Европы. Из далекой Фландрии писал герцог Альба, напоминая молодому принцу о том, что лучшим средством против мятежа и подъема морали является своевременный платеж. Дон Хуан в буквальном смысле последовал этому совету при подавлении мятежа 3 августа в Ла Специа, лично пообещав солдатам деньги.

Находившийся на лечении в Пизе Дон Гарсиа также прислал письмо. Дон Гарсиа был, возможно, наиболее опытным из всех живших тогда командиров в Средиземноморье. Он участвовал в тунисском триумфе испанского короля Карла, родителя Филиппа и Дона Хуана, в 1535 году. Он был свидетелем разгрома флота Карла в 1543, и он был участником сражения при Превезе – события, наиболее близкого по своему характеру к намечавшемуся морскому побоищу.  Дон Гарсиа вежливо писал: "Если бы я был на Вашем месте, я бы очень неохотно пошел бы на сражение – из-за отсутствия 8-9 тысяч опытных воинов, которые в данный момент находятся в Нидерландах. Не приведи Господь случится поражение – и его последствия будут куда более ужасны, чем выгоды от любой победы. Не забывайте, что наш флот принадлежит различным владельцам, и то, что в один момент подходит одним, совершенно не устраивает других. В то же время у нашего врага – один флот, один хозяин, один ум, одну преданность одну волю – и мы видели, к чему это приводит при Превезе".

За испанской позицией лежали 50 лет морских поражений, катастрофы Превезе и Джербы. Дон Гарсиа в другом письме – к Реквизенсу умолял проявлять осторожность: "Из любви к Христу, подумайте, каким грандиозным делом вы заняты, и какой ущерб может быть нанесен ошибкой. Но ни в коем случае не дайте об этом знать венецианцам, и уничтожьте это письмо, после того, как прочтете его Дон Хуану".

Но наклонности Дона Хуана, совершенно противоположные тем, что выражали Его Католическое Величество и верные слуги, уже были выражены в ответных письмах Дона Хуана Дону Гарсиа. Дон Хуан задавал совершенно конкретные вопросы: Если будет битва, как должен быть организован флот? Как использовать артиллерию? Когда нужно отдать приказ открыть огонь? Советы Дона Гарсиа, основанные на полувековом опыте войны на море также были совершенно конкретными.

Дон Гарсиа советовал: "Необходимо проявить осторожность и не сбивать весь флот в одну эскадру – это может привести к конфузии, и к тому, что одни корабли будут мешать другим – как это случилось в Превезе. Корабли нужно разделить на три эскадры, и лучшие галеры нужно поставить с самого края. Этими галерами должны командовать самые опытные капитаны, и между эскадрами должно быть достаточно моря, чтобы дать им возможность маневра".

Дон Гарсиа предупреждал об ограниченных возможностях и смертельном эффекте артиллерийского огня на море: "В реальности возможности дать два залпа не существует. По моему мнению, лучшее, что можно сделать, так это последовать совету кавалеристов: Приблизиться к врагу настолько, чтобы его кровь брызнула на наши аркебузы. Все опытные капитаны, знающие толк в своем деле, всегда говорят, что стрелять нужно с минимально возможного расстояния". Дон Гарсиа говорил о стрельбе в упор.

Пока корабли продолжали собираться в начале сентября, Дон Хуан решил провести военный совет. Принц, зная о противоречиях и чувствительности в стане союзников, хотел выслушать всех, и сделать это открыто. 10 сентября командиры собрались на конференцию на борту флагмана Real. Дон Хуан попросил их сделать выбор: пойти навстречу врагу, или, следуя совету Дон Гарсиа, "ждать, пока враг найдет нас". Как и следовало ожидать, мнения разделились: Венецианцы и папский флот требовали немедленной атаки, в то время как Дориа и испанский контингент просили проявить осторожность. Дон Хуан открыто высказал свое намерение атаковать и победить. Дори и Реквизенс нехотя согласились. Один из участников собрания писал: "не каждый хотел воевать, но несмотря на это, под давлением и из боязни позора, согласился".

Отказаться на этом этапе значило бы потерять лицо. Дон Хуан дал понять, что если испанцы не пойдут в бой, он оставит их и будет атаковать турок только с венецианским и папскими флотами.  16 сентября Дон Хуан написал финальное письмо Дону Гарсиа, которое потрясло старика: "Несмотря на то, что их флот больше по размеру того, что есть у Лиги, согласно информации, которую мы имеем, он не лучше ни по своему качеству, ни по людям. Веруя в Господа Отца нашего, чье дело мы исполняем, я решил выйти в море и найти вражеский флот. Сегодня ночью, с Божье помощью, мы отплывем на Корфу, а там видно будет – туда, где появится враг. В моем распоряжении 208 галер, 26 тысяч солдат, 6 галеасов и 24 корабля. Я верю, что Господь, если мы встретим нашего противника, дарует нам победу".

Разведка. Мальтийский рыцарь Жиль де Андрада с четырьмя галерами был послан вперед на разведку. Через три дня он вернулся с тревожными новостями. Турки только что атаковали Корфу, после чего вернулись в Первезу. Существовала вероятность того, что они распустят флот на зиму. В это же время христианам был послан добрый знак, по небу пролетел необычайно яркий метеор, взорвавшийся и оставивший за собой три длинных хвоста.

Данные де Андрада частично соответствовали действительности. Турки намеревались покинуть Адриатику после необычайно продолжительной и чрезвычайно успешной кампании, в ходе которой они захватили ключевые крепости и награбили много добра. Рейд на Корфу продолжался 11 дней, после чего турки ретировались в крепость Лепанто, засунутую в устье Коринфского залива. Там они наблюдали за происходящим и ждали приказов из Стамбула.

Это был очень длительный сезон. Корабли Али Паши находились в море с марта. Корпуса галер заросли водорослями и нуждались в очистке, люди устали. Рейды в Адриатике, несмотря на их драматический успех, измотали флот. Флот охватило ощущение того, что время крупных морских маневров прошло, к тому же турки надеялись, и не без оснований, на то, что христианское предприятие само собой развалится.

Турки также активно занимались разведкой, и добились экстраординарных успехов. В начале сентября в гавани Мессины весь папский флот был затянут в черное, в знак скорби по умершей дочери командира, Марка Антонио Колонна. Незамеченной среди них скользила быстроходная и также затянутая в  черное галера корсара Кара Ходжи. Ходжа не только посчитал все корабли и оценил силу флота, но в его распоряжение каким-то образом попал общий план битвы Дона Хуана. Он знал, что флот будет разделен на три эскадры, и что флот выйдет к Корфу, хотя дальнейшие намерения христиан были неясны.

Проблема, однако, заключалась в том, что Кара Ходжа посчитал неправильно. Он упустил весь венецианский флот – 60 галер, стоявших во внутренней гавани. Таким образом, турки полагали, что у Лиги не более 148 кораблей, тогда как на деле их было 208. Одновременно, Дон Хуан, сидящий в гавани Корфу, получил столь же недостоверную информацию. Некоторые венецианцы, вернувшиеся из турецкого плена, утверждали, что у Али Паши не более 160 галер и что ему не хватает людей, и что Улуч Али отправился разгружать награбленное в Модон. На самом деле у турок было 300 галер.  Де Андрада, допросив местных греческих рыбаков, уверовал в слабость оттоманского флота и в возможность победы. Те же рыбаки за несколько дней до мальтийца дали идентичные сообщения о слабости христианского флота скаутам Али Паши. Обе стороны недооценивали друг друга: провалы разведки позднее повлекли за собой самые серьезные последствия.

27 сентября наступил момент истины: было принято решение покинуть Корфу. Венецианцы находились в особенно дурном расположении духа: турки, разозленные своей неспособностью взять крепость, развлекались во время рейда ритуальной резней и осквернением христианских святынь. Это лишь еще больше разожгло крестоносный пыл итальянцев. Дориа вновь посоветовал избегнуть решительного сражения, пограбить для виду албанское побережье и вернуться на зимние квартиры.  Его предложение было отвергнуто. На следующий день в далеком Мадриде король Филипп написал приказ Дону Хуану вернуться, перезимовать в Сицилии и возобновить кампанию ранней весной. В Риме Папа молился о совершенно обратном. 29 сентября скауты де Андрада заметили весь оттоманский флот в Лепанто. И где-то у юго-западного берега Греции с новостью об ужасном конце Фамагусты спешил на Крит быстроходный венецианский фрегат. Дон Хуан приготовил галеры к бою и устроил общий смотр флота. Его встретили арекебузным салютом, что было немалым риском: с момента выхода из Мессины 20 человек были застрелены по неосторожности.

Али Паша, между, тем, получал свои приказы из Стамбула. Центр – Селим или Соколлу, явно пытались руководить флотом, несмотря на то, что между написанием инструкции и ее получением проходило 15-20 дней. В Стамбуле знали об истощении флота. Несмотря на это, 19 августа был отдан недвусмысленный приказ: "Если появится вражеский флот, Улуч Али и ты, действуя в полном согласии, должны бросить ему вызов, собрав в один кулак всю вашу отвагу и весь ваш опыт". Следующий приказ, полученный уже после битвы был еще более прям: "А теперь я приказываю, по получении достоверных сведений о местонахождении флота неверных, немедленно атаковать его, полностью вверив себя Аллаху и Пророку его".

Крепость Лепанто. В конце сентября Али Паша был в Лепанто, укрепленной гавани, которую турки называли Инебахти, в каких-нибудь 70 км к югу от Первезы. Как и у Барбароссы при Первезе,  позиция Али в Лепанто была совершенно неприступной. Лепанто был хорошо укрепленным и защищенным портом в устье Коринфского залива, вход в залив с двух сторон были прикрыт орудийными батареями. Турецкий навигатор Пири Райс говорил: "Лепанто укреплен так, что мимо наших батарей и муха не пролетит". При любом раскладе, господствовавшие ветра делали лобовую атаку практически невозможной. Али мог спокойно сидеть под прикрытием береговых батарей, и ждать когда враг вымотается болтанкой на море, и уж тогда ударить по своему усмотрению, или вовсе отказаться от битвы.  У Али были хорошие причины выжидать: полагая, что сезон закончился, многие кавалеристы и волонтеры разошлись по домам, никто не верил, что враг решится нанести  удар в октябре, все пленные рассказывали одну и ту же историю – о грызне и разнице во мнениях в христианском лагере.

Испанский мятеж. 2 октября во второй половине дня закупоренная ненависть к венецианцам прорвалась наружу. Флот был у Гоменница, на материке напротив Корфу. Из-за того, что на венецианских галерах не хватало людей, Веньера убедили в том, что следует принять на борт испанских солдат. Неприятности начались сразу после начала посадки. Веньер писал позднее: "Посадка этих людей и загрузка их бисквитов породили для меня множество осложнений, и мне приходилось мириться с превеликим высокомерием, высказываемым этими солдатами". В тот же день Дориа был послан проинспектировать венецианские галеры. Веньер наотрез отказал ненавистному генуэзцу. Напряжение уже достигло предела, когда на одной из венецианских галер, Armed Man of Rethimno, испанские и итальянские солдаты атаковали команду. Все началось с того, что матрос споткнулся об спящего испанца.  Драка быстро переросла в побоище, палуба корабля была усеяна убитыми и ранеными. Капитан галеры послал Веньеру срочное сообщение, в котором говорилось, что испанцы вырезают экипаж.

Веньер, еще не успокоившийся после стычки с Дориа, отправил на корабль четырех своих людей и пристава для ареста бунтовщиков. Лидер мятежа, капитан Муцио Альтикоцци, встретил их аркебузным огнем: приставу прострелили грудь, двух его людей выкинули в море. Веньер, теперь вне себя от ярости, приказал взять галеру на абордаж. Капитан соседней испанской галеры предложил свою помощь. Веньер прорычал: "Клянусь Кровью Христовой, не вмешивайтесь, если вы не хотите, чтобы я потопил и вашу галеру со всеми вашими солдатами. Я в состоянии поставить этих псов на колени!"

Партия аркебузиров высадилась на Armed Man и захватила лидеров мятежа. Веньер повесил Альтикоцци и еще трех зачинщиков смуты на мачте. Капитан испанского корабля немедленно сообщил об этом Дон Хуану. Дон Хуан своими собственными глазами мог видеть, как на мачте болтаются четырем трупа подданных испанского короля, повешенных венецианцами без надлежащего суда и разбирательства. Дон Хуан в ярости угрожал повесить Веньера. Для Дориа происходящее стало еще одним шансом потребовать возвращения в Мессину и оставить венецианцев. Венецианские и испанские галеры выстроились в боевой порядок, с пушками, направленными друг на друга. Через несколько часов командиры успокоились. Дон Хуан заявил, что более не будет иметь никаких дел с Веньером, и все приказы будут отдаваться его заместителю, Барбариго.

Экспедиция находилась на грани краха. Об этом очень скоро узнали турки, через захваченных пленных. Информация о том, что испанский и венецианский флоты чуть не схватились, лишь усилила веру в то, что небольшой и раздираемый противоречиями христианский флот атаковать не решится, и ограничится символическим рейдом на албанском побережье.

Перед схваткой. Именно в этот момент призрак Брагадина вновь появился на сцене. Христианская армада продвигалась на юг вдоль побережья Греции. У мыса Бьянко Дон Хуан приказал сформировать боевые эскадры, согласно его плану. Эскадры были размещены на 8-км фронте, каждая со своим флагом. 4 октября они достигли острова Кефалония, где они встретили быстроходный фрегат, шедший с юга. Это был корабль, вышедший с Крита с вестью о Фамагусте. Ужасная новость имела неожиданный и электрифицирующий эффект для всего флота.  С рациональной точки зрения, почва у организаторов Лиги была выбита из под ног. Если Фамагусты больше не было, экспедиция теряла всякий очевидный смысл. На последнем военном совете было еще больше испанских возражений и требований перенаправить армаду на другие цели. Импульс был слишком силен, движение вперед нельзя было остановить. Вечером 6 октября   флот вышел в море, направляясь к островам Курцоларис, в устье залива Патрас. Его целью было выманить турок и заставить принять сражение.

В 60 км от флота Дона Хуана, в замке Лепанто, турки держали свой военный совет. Присутствовали все ключевые командиры: Али Паша, Пертев Паша, опытные корсары Улуч Али и Кара Ходжа, два сына Барбароссы, Мехмет и Хасан, губернатор Александрии Шулуч Мехмет. Это было зеркальным отражением дебатов в Мессине и на Корфу: идти на битву или нет? Кара Хаджа, только что  вернувшийся из разведывательной миссии, говорил, что христианский флот слаб, в нем не более 150 галер. В то же время, существовали веские причины не рисковать: сезон был поздний, люди устали, многие просто дезертировали и разбежались с галер, в то же время, позиции в Лепанто были неприступными.

Существует несколько версий того, что и кем было сказано. Скорее всего, Петрев Паша – наиболее разумный из присутствовавших, и человек пессимистический по природе, указал на то, что, на многих оттоманских галерах ощущается явная нехватка людей. Его, скорее всего, поддержал Улуч Али. Белобородый корсар с рукой, изуродованной во время восстания рабов на одной из его галер, был самым опытным мореплавателем в комнате. Ему было 52 года, и он учился своему ремеслу у легендарного Тургута. Его боялся и ненавидел весь христианский мир. В предыдущем сезоне он нанес редкое и унизительное поражение мальтийским рыцарям. Улуч Али, скорее всего, был против сражения.

Финальный вердикт Али Паши был образцом оттоманской бравады: "Какая разница, если на каждом корабле не хватает пяти или десяти человек? Если Аллах того хочет, ничего дурного с нами не случится" Другие турецкие хроники, однако фиксируют заявления несколько иного тона: "Я получаю бесконечную череду угрожающих писем из Стамбула. Я боюсь за свою жизнь и за свое место". Услышав это, ни один из командиров не стал возражать.

Во второй половине дня 6 октября погода резко изменилась. Это был безупречный вечер. Христиане писали: "Господь показал нам небеса и море, которые не увидишь в лучшие дни весны". В два часа утра в воскресенье, 7 октября, христианская армада медленно двигалась к заливу Патрас. В бухте Лепанто гремели якорные цепи: турки выходили из под защиты своих  береговых батарей и двигались навстречу христианскому флоту.

Утро битвы. Христианский флот выходил с подветренной стороны небольшой группы островов, Курцоларис, прикрывавших вход в залив Патрас и проливы к Лепанто. Скауты Дона Хуана вскарабкались на верхушки холмов на островах, и первыми заметили далекие паруса – сначала два, затем шесть,  затем лес мачт посреди моря. Дон Хуан дал сигнал готовности к бою: был поднят зеленый флаг и дан пушечный залп. По всему флоту прокатился боевой вопль, и корабли начали между островов выплывать в залив.

Али Паша на рассвете был в 20 км от врага, когда христианские корабли, выходящие между островов, были замечены его людьми. В начале их было немного, что подтверждало доклад Кара Хаджи о небольшом размере христианского флота. Казалось, что христиане взяли курс на запад, с целью уклониться от битвы и уйти в открытое море.

Несмотря на то, что турки были уверены в победе, не все радовались предстоящей битве. При отплытии из Лепанто над флотом пролетела стая черных ворон, что было плохим знаком. Недостаток команд на галерах возместили, загнав на них попавшихся под руку местных греков прямо перед отплытием. С каждой прошедшей минутой размер христианского флота увеличивался, и он вовсе не удалялся, а приближался, готовясь к сражению. Кара Хаджа ошибся: у христиан кораблей было гораздо больше. Извергая проклятия, Али Паша вновь приказал изменить курс.

Первоначальное колебание оттоманского флота возымело свое действие и на христиан: те тоже подумали, что оттоманский флот, уступающий им в размере, намерен уклониться от битвы. За этим последовала коррекция курса и реализация того, во что может вылиться предстоящее сражение. Масштаб происходящего подавлял всякое выработанное заранее мнение или концепцию. На фронте шириной в 6 км развертывались к бою две гигантские армады – 140 тысяч моряков, солдат, гребцов, более 600 кораблей – более 70% всего совокупного флота Средиземноморья. Неловкость переросла в сомнения. В обоих лагерях были люди, желавшие повернуть назад. Петрев Паша попытался убедить Али уйти под защиту береговых батарей Лепанто.  Тот ответил, что не позволит, чтобы у кого-то появилось даже впечатление того, что флот султана обратился в бегство.

Такие же сомнения раздирали христианский лагерь. Стало очевидным, что у турок гораздо больше кораблей, чем предполагалось. Даже рычащий Веньер внезапно успокоился и замолчал. Дон Хуан счел необходимым устроить еще одну конференцию на борту Real. Он спросил Ромегаса о его мнении. Рыцарь недвусмысленно заявил, указывая на христианский флот: "Господин, я могу сказать, что если бы император, Ваш батюшка, увидел флот, подобный этому, он не остановился бы до того, как стал императором Константинополя – и ему это удалось бы без всякого труда". Дон Хуан уточнил: "Вы подразумеваете, что мы идем на сражение, монсиньор Ромегас?" – "Да, Господин" – "Очень хорошо! Да будет битва!" Обернувшись к присутствовавшим, Дон Хуан сказал: "Господа, время дискуссий окончилось, вперед, в бой!"

План битвы. Оба флота начали выстраиваться в боевой порядок. Планы Дона Хуана были тщательно разработаны и репетировались с начала сентября. По совету Дона Гарсиа флот был разделен на три эскадры. В центре на Real шел Дон Хуан. Его поддерживали Веньер и Колонна. Эта эскадра состояла из 62 галер. На левом фланге шел венецианец Агостино Барбариго с 57 галерами, на правом – Дориа с 52. в тылах осталась четвертая, резервная флотилия, во главе с опытным испанским капитаном Альваро Базаном, с 30 галерами, его задачей было спешить на помощь в любое место, где линия обороны будет прорвана.

За смешиванием национальных контингентов  в состав одной эскадры лежало желание Дона Хуана избежать возможности дезертирства отдельных флотов, как это случилось при Перевезе. Кроме этого, перед каждой эскадрой стояли разные задачи. На левом фланге 41 из 57 галер была легкого, более маневренного венецианского типа. Ее задачей было оперировать как можно ближе к берегу, следуя совету дона Гарсиа : "Если битва произойдет на вражеской территории, следует ее вести как можно ближе к берегу, чтобы у вражеских солдат всегда был соблазн дезертировать на берег".

Ветер бодро дул против христианских кораблей, и им стоило немалых усилий выстроиться в боевой порядок. Труднее всего пришлось Дориа на правом фланге, который находился дальше всех от предполагаемой линии битвы. Это был сложное упражнение, выполненное замедленно. Веньер позднее писал: "Вы никогда не может выстроить эти легкие галеры по правилам, и это причинило мне множество неприятностей". Христиане потратили три часа на приведение себя в порядок.

Задача Али Паши была облегчена попутным ветром, но он предпочел выстроить боевой порядок, подобный христианскому. В центре, напротив Real и Дона Хуана был сам Паша на Sultana. Правым флангом командовал бей Александрии, Шулуч Мехмет, левым – Улуч Али, который находился напротив Дориа. Силы Улуч Али намного превосходили силы Дориа: в распоряжении корсара были 67 галер и 27 легких галеасов, выстроенных в двойную линию, У Дориа было лишь 53 галеры. Несоответствие потенциально могло привести к катастрофе.

В то время, как Дон Хуан старался удерживать прямую линию, турки предпочитали полумесяц. Это имело как символическое, так и тактическое значение. Вся боевая сила галеры была сосредоточена на носу. Три или пять носовых орудий создавали крайне ограниченный коридор огня. Любая попытка абордажа могла быть предпринята только с носа. Корпуса галер представляли собой достаточно хрупкую оболочку, весьма уязвимую при столкновении или обстреле. Если противнику удавалось атаковать галеру с борта или сзади, минуты ее жизни были сочтены. Целью полумесяца Али было обойти с флангов и окружить менее многочисленного противника, а затем начать его методическое уничтожение ударяя в борт врагу, и полагаясь на маневренность оттоманских галер.

Для обеих сторон сохранение целостности линии было критически важным. Тем не менее, для более тяжеловесных и неповоротливых галер Дона Хуана взаимная поддержка была вопросом жизни и смерти. Каждая галера должна была находиться от другой на расстоянии 100 шагов – достаточно для того, чтобы не запутаться веслами с соседом, и достаточно для того, чтобы не дать вражескому кораблю вклиниться в линию. Поддержание боевого порядка поэтому было очень важным: если галера уходила слишком далеко вперед, ее могли легко изолировать и разрушить, если она отставала, то врагу предоставлялась возможность вклиниться в боевой порядок и атаковать другие галеры с борта. Как только в боевой линии были пробиты дыры, сражение превратилось в игру случая, но до этого поддержание порядка на 6-км линии огня было задачей, требующей экстраординарных усилий.

Перед Али Пашой стояла похожая проблема: если рога полумесяца оторвутся от основных сил, их могут легко изолировать и разгромить. Сам гигантский размер флота, и задержка, с которой каждое судно приспосабливалось к изменению относительной позиции соседа, делали управление сражением задачей невероятно сложной и практически невыполнимой. Осознав, что поддержать полумесяц не удастся, Али изменил свое решение и принял христианский боевой порядок – прямую линию. Капитанам было запрещено под страхом смерти выдвигаться вперед без приказа.

То, чего христианам не хватало в маневренности, могло быть компенсировано их более тяжелым артиллерийским вооружением. В среднем, на христианской галере стояло в 2 раза больше пушек, чем на галере оттоманской. При разумном использовании такие плавучие крепости могли нанести самые болезненные удары.

Когда Али увидел, что центр христианского флота напичкан именно такими тяжелыми кораблями он осознал грядущую опасность: христиане не могли разрушить боевой порядок его флангов, но могли пробить центр.

Христиане, между тем. экспериментировали. Дон Хуан, по совету Дориа, приказал снять тараны с носа всех галер. Эти структуры имели более орнаментальную, чем практическую функцию, и их удаление позволило направить орудия ниже при стрельбе по вражескому кораблю, в корпус, в упор. Галеры могли проплыть последние сто метров быстрее, чем орудия перезаряжены. Дон Хуан был намерен следовать совету Дона Гарсиа, сдерживать огонь до последнего момента, зная, что второго шанса не будет. Одновременно, вдоль борта каждой галеры были натянуты сети, в которых должны были запутаться нападающие при  попытке абордажа.

Но самый неприятный сюрприз для неуклюже надвигающегося на них флота готовили венецианцы. Они не забыли той роли, которую сыграл их тяжело вооруженный галеон при Первезе в 1538 году: он причинил немало вреда галерам Барбароссы и держал их на расстоянии весь день битвы. Когда венецианцы выжимали свой Арсенал до максимума, готовясь к войне, они переделали корпуса шести гигантских торговых галер, ранее использовавшихся в более несуществующей торговле с Восточным Средиземноморьем. На эти галеасы, как они их называли, были установлены тяжелые орудия, боевые защитные надстройки и бастионы. Утром 7 октября они планомерно выдвигали эти плавучие артиллерийские платформы навстречу врагу. Орудия стояли и на носу, и на корме.

В Риме Папа Пий страстно молился о даровании победы христианскому флоту. Султан Селим выехал из Стамбула в Эдирну в сопровождении дурных предзнаменований: с него дважды упал тюрбан, затем под ним повалился конь. Человека, бросившегося на помощь, тут же повесили за прикосновение к султанской персоне.

Начало. Полдень. Центр. В заливе Патрас восточный ветер, дувший все утро, внезапно стих. Оттоманский флот свернул паруса, христианским галерам стало гораздо легче грести. На каждом христианском корабле было по священнику. Тысячи четок были розданы морякам и солдатам, грехи отпущены, трусам обещан вечный ад. На каждом корабле отслужили мессу. Над флотом прокатился клич: "Победа и  да здравствует Иисус Христос!"

Дон Хуан спустился с изящной кормы флагмана. На нем были сверкающие доспехи, в руках он держал распятие. Он перешел на легкий скоростной фрегат, на котором он обошел линию наступающего флота. Когда он проходил мимо кормы флагмана Веньера, старая горячая голова салютовала ему. Зафиксированные на конечной цели, испанцы и венецианцы забыли о взаимных обидах.

У Дона Хуана были слова ободрения для каждого контингента. Обращаясь к венецианцам он призвал их отмстить за смерть  Брагадина. Выступая перед испанцами он сказал: "Дети мои, мы здесь для того, чтобы завоевать или умереть. Не позвольте нечестивому врагу глумиться и спрашивать: где ваш Бог? Сражайтесь с его именем на устах, и со смертью или победой вы обретете бессмертие". Дон Хуан пообещал освободить всех христианских рабов, если те будут драться хорошо, и велел снять с них кандалы. На мусульман, между тем, надели и кандалы и наручники.

Шли последние лихорадочные приготовления к бою. Оружейники раздавали мечи. Оружие, вино и хлеб выставлялось в проходах и у трапов. Хирурги готовили свои страшные инструменты и затачивали пилы. Тысячи безымянных рабов ударяли веслами по морской глади.

Немногие имена рядовых бойцов остались в истории. Рабом на галерах был Аурелио Скетти, флорентийский музыкант, 12 лет проведший у весла за убийство жены. На борту Marquesa  24-летний испанец Мигель де Сервантес, начитанный и безнадежно бедный, внезапно заболел. Несмотря на это, перед боем он вылез на палубу и возглавил небольшое подразделение испанских солдат. Сэр Томас Стукели, английский пират и наемник, и, возможно, незаконный сын Генриха VIII

, командовал тремя испанскими кораблями. Ромегас, временно переведенный с мальтийских галер на папский флагман Колонны, всматривался в горизонт. Антонио и Амброзио Брагадин, родственники мученика Фамагусты, командовали венецианскими галеасами и жаждали мести. И на флагмане Дона Хуана находился один особенно молодой и хорошенький аркебузир. Ее имя было Мария ла Байладора  (танцор фламенко) и она переоделась, дабы сопровождать своего любовника на войне.

В 7 километрах турки завершали собственные приготовления. Их флот был смесью различных подразделений: имперские эскадры Стамбула и Триполи, алжирцы и  неформальные банды корсаров в небольших галеотах. Присутствовали все великие турецкие морские командиры:  беи морских провинций Родос, Наплион, Сирия и Триполи, сыновья великого Барбароссы Мехмет и Хасан,  командир стамбульского Арсенала, итальянский ренегат Кара Ходжа и Улуч Али. Среди моряков были глубоко верующие мусульмане и ренегаты-оппортунисты "со свининой между зубов".

План Али заключался в том, чтобы всей мощью правого фланга  Шулуч Мехмета навалится у греческого побережья на венецианцев. Али полагался на знание своими капитанами мелких и опасных прибрежных вод и на маневренность их кораблей. Он был уверен в том, что венецианцев удастся обхитрить. Кавалерии был отдан приказ стоять на берегу и добивать спасающихся венецианцев. Улуч Али был чрезвычайно обеспокоен подобной тактикой – если удача улыбнется неверным, турки точно также сами могут попытаться найти спасения на берегу. 

У мусульманского флота был меньше пушек и аркебузиров. Он, однако, имел огромное количество лучников, которые могли 30 раз убить итальянского артиллериста за то время, пока он заряжал свое орудие. В отличие от христианских кораблей, палубы оттоманских галер не были защищены деревянными парапетами, на воинах не было доспехов. Целью турок было действовать решительно и проворно.

Турки полили палубы своих кораблей маслом. Тяжелые христианские воины должны были на них поскользнутся, в то время как турки воевали с босыми ногами. Али Паша говоря по-испански,  пообещал своим христианским рабам свободу, если будет одержана победа. После этого он попрощался с двумя сыновьями – 13 и 17 лет, которые перешли на другой корабль.

Появление тяжелых венецианских галеасов сильно встревожило пашу. В турецком флоте существовала общая озабоченность в связи с теоретическими возможностями хорошо вооруженных итальянских "круглых кораблей".

В шести километрах от испанского флагмана Sultana дала холостой выстрел, приглашая Дона Хуана вступить в сражение. В ответ Real выстрелил ядром. На Sultana взвился великий зеленый флаг ислама, с 29 тысячами именами Аллаха, начертанными на нем. Солнце теперь светило в глаза мусульманам.

Дон Хуан устроил собственное религиозное представление. По сигналу, на каждом корабле появилось огромное распятие.  Папский небесно-голубой флаг с обликом Христа был вывешен на Real. Дон Хуан встал на колени на носу корабля. Моля христианского Бога о победе. Вслед за ним на колени повалились десятки тысяч вооруженных людей. Затем они вскочили на ноги и закричали, перечисляя имена своих святых и защитников на испанском и итальянском: "Святой Марк! Святой Стефан! Святой Джиованни! Победа! Победа!"

Джироламо Дьеда, итальянский сановник с Корфу писал об этих последних минутах перед столкновением: "Две армады мчались друг другу навстречу. Это было по настоящему ужасающим зрелищем: наши люди в сверкающих шлемах и  латах, металлические щиты и наточенные мечи, отражающие солнце и способные ослепить даже на расстоянии… И враг был не менее ужасен, вселяя страх в наши сердца,  а также и удивление его бесчисленными золотыми фонарями и тысячами цветов и оттенков  разноцветных флагов и флажков".

В полукилометре от основной христианской линии впереди шли четыре венецианских галеаса, два на правом фланге чуть-чуть отставали. Канониры склонились над своими пушками, глядя на приближающиеся 280 оттоманских галер. На расстоянии 150 метров были подожжены фитили. До полудня оставалось несколько минут.

Ужасающий шум артиллерийского залпа разорвал покой моря. На таком расстоянии промахнуться было невозможно. Железные ядра насквозь пробивали идущие навстречу турецкие галеры, некоторые из них просто раскололись пополам.  Дьедо пишет: "Это было совершенно ужасно. Три галеры мгновенно затонули". Конфузия остановила турецкое продвижение вперед, корабли врезались один в другой и пытались остановиться. С турецкого флагмана выстрелом срезало кормовой фонарь. Венецианские круглые корабли развернулись на 90 градусов, дабы дать второй залп. Али приказал вдвое повысить скорость с тем, чтобы увернуться от дул орудий. Оттоманский порядок распался: галеры ушли из под линии артиллерийского обстрела, но их борта подставились под аркебузный обстрел с галеассов. На Sultana был убит рулевой. Каждый аркебузный выстрел валил сразу несколько оттоманских солдат. Галеассы развернулись еще на четверть, пытаясь дать залп с кормы. Али завопил: "Да поможет нам Аллах выбраться отсюда живыми!", глядя на свою расстроенную наступательную линию. Проскользнув между галеассами, турецкие корабли открыли огонь по основной линии христианского флота, но метили слишком высоко. Дон Хуан выжидал до последнего: без таранов пушки могли стрелять низко и близко. Каждый командир выбрал свой подходящий момент. Раздался беспорядочный рев артиллерийской стрельбы. Черный дым ветром сносило к западу, слепя оттоманских канониров.  Еще до того, как две линии столкнулись, треть кораблей Али была повреждена или потоплена: "Все море было покрыто людьми, инструментами, корзинами, веслами, бочонками и всякими видами оружия  - невероятно, что всего шесть галеассов могли причинить такой вред".

Полдень. Венецианцы. Левый фланг. Между тем, яростное сражение вплотную приблизилось к берегу. Правый фланг Шулуч Мехмета, избегая смертоносного огня галеассов, попытался обойти левый фланг христиан под командованием Агостино Барбариго. Шулуч намеревался воспользоваться извилистыми мелководными коридорами островных проливов, в которые тяжеловесные венецианские галеры войти не решились бы. Несколько галер Шулуч Мехмета и Кара Али, яростно гребя,  оторвались от основных оттоманских сил, зашли в проливы с целью напасть на венецианцев с тыла. До того как Барбариго успел сообразить, что происходит, эти галеры вышли ему в тыл и атаковали незащищенные зады галер, стоявших на флангах левой эскадры. Если бы туркам удалось обхватить с фланга еще несколько галер, ситуация стала бы критической. Барбариго на флагмане бросился наперерез. Он был встречен залпом орудийного и аркебузного огня. Палубу усеяли отравленные стрелы, выпущенные оттоманскими лучниками. Палуба флагмана превратилась поле боя. Барбариго открыл визор шлема, чтобы выкрикнуть приказы, стрела ударила ему в глаз, он умер через несколько минут. На выручку флагману пришел корабль племянника Барбариго Джиованни Канатрини, он тоже был убит через несколько минут. В какой-то момент казалось, что турки вот-вот одержат верх. Но венецианцы пришли мстить: многие из них были с Крита, с далматинского побережья, из крепостей и островов, разрушенных и разграбленных Али Пашой минувшим летом. Венецианцы бились отчаянно и безнадежно. Медленно перевес оказался на их стороне. Галеры из резервной эскадры пришли на помощь. Паника охватила турок, когда на одной из галер восставшие христианские рабы схватились со своими властителями, разбивая им головы обрывками цепей. Один из страшных галеассов подкрался к берегу и начал стирать в порошок оттоманские галеры.

Флагман Шулуч Мехмета был протаранен, с него слетел руль, корабль начал набирать воду и тонуть. Шулуча определили по его блестящим одеждам и выловили из воды скорее мертвым, чем живым. Его раны были настолько ужасны, что христиане тут же отрубили ему голову, совершив акт милосердия.

Вслед за флагманом Шулуча весь турецкий правый фланг продрейфовал к берегу. Дьедо пишет: "В этой безумной конфузии наши корабли, в особенности те, что были поближе к центру, сделали общие усилие в направлении левого фланга с тем, чтобы окружить и отрезать турок, которые все еще оказывали отчаянное сопротивление. Этим ловким маневром их блокировали, как будто в бухте". Правый фланг оттоманского флота оказался в ловушке.

Именно в этот момент самый худший кошмар Улуч Али стал явью. Увидав поблизости берег и не выдержав христианского напора, правоверные отказались от битвы и обратились в бегство. Корабли врезались друг в друга, люди прыгали с них и тонули на глубине и на мелководье. Тот, кто оставался на кораблях строил из трупов товарищей мосты к суше. У венецианцев не было настроя к пощаде. С криками "Фамагуста!, Фамагуста!" они попрыгали в шлюпки и бросились добивать врага на берегу. Началась ужасающая резня. В общей суматохе группа христианских рабов с венецианской галеры решила не ждать исполнения обещаний Дона Хуана, и с оружием в руках прорвалась в холмы, навстречу судьбе и греческим бандитам.

Центр. Конец Али-Паши. Немедленно после полудня два тяжеловесных центра армад столкнулись. Испанские и венецианские корабли с причудливыми именами Merman,  Fortune on a Dolphin,  Pyramid,  Wheel and Serpent,  Tree Trunk,  Judith, а также с именами бесчисленных святых, врезались в эскадры Стамбула, Родоса, Черного моря, Галлиполи, Негропонте, которыми командовали капитаны Бекташи Мустафа, Дели Челеби, Хаджи Ага, Кос Али, Пиале Осман, Кара Райс. 150 галер шли на лобовое столкновение друг с другом.

Руководители битвы сосредоточились в ее нервном центре. С оттоманской стороны Али Паша был на Sultana. Справа его поддерживал командир армии, Петрев Паша.  Мехмет Бей, губернатор Негропонте с двумя сыновьями Али был слева, там же был Хасан Паша, сын Барбароссы, и группа опытных командиров.

Дон Хуан стоял на корме Real в блестящих доспехах и под знаменем с обликом Христа, представляя собой замечательную мишень, чем наверное, привел бы в ужас Филиппа. С одной стороны его поддерживали Колонна и Ромогас, с другой – Веньер.

Али Паша также стоял на корме Sultana, также ясно видимый в своих блестящих одеждах. Оба сильно рисковали, и игнорировали предупреждение мудрого Дона Гарсиа: "В войне зачастую смерть лидера ведет к катастрофе и  поражению".

Приближаясь, Sultana дала залп из своих носовых орудий. Одно ядро пробило переднюю платформу Дона Хуана и скосило несколько гребцов. Два других ядра плюхнулись в воду. Real, со срезанным тараном, ждал, когда Sultana подойдет поближе, чтобы дать залп в упор. Онарато Каэтани, генерал-капитан папских солдат на соседнем Griffin заметил: "Все наши снаряды попали во вражеский флагман и причинили ему превеликий ущерб". Sultana и Real столкнулись нос в нос. Загнутый клювом нос Sultana пробил первые ряды гребцов подобно клюву морского чудовища. После удара корабли отпрянули друг от друга, но не отделились, связанные перепутанной массой такелажа. Подобные же столкновения произошли по всей линии сражения.

Папский флагман Колонны был протаранен флагманом Пертев Паши. От  удара он развернулся на 90 градусов и бортом врезался в Real. Христианская линия была пробита во множестве мест, и море превратилось в огромную массу бьющихся друг об друга кораблей.

То, что запомнили выжившие, если возможно было что-то запомнить – это шум. Каэтани писал: "Так ужасен был звук стрельбы и разрывов в начале битвы, что его невозможно себе вообразить или описать". За звуками взрывов последовала какофония других шумов: ритмичное щелканье весел по воде, треск столкновений и раскалывания корпусов кораблей, гром аркебузов, зловещее шипение выпущенных стрел, крики боли, дикие боевые вопли, всплески от падающих в море тел.

Тяжелый дым застлал все вокруг. Корабли внезапно освещались столбом солнечного света, затем вновь погружались во тьму. На всем пространстве битвы воцарился полный хаос: "Смертельный шторм аркебузных залпов и град стрел, и казалось, что все море пылает, подожженное огнеметами, греческим огнем, и другими инструментами. Три галеры могли схватиться с четырьмя, четыре против шести, шесть против одной, и это происходило и с турками, и с христианами, и каждый пытался отнять жизнь другого самым жестоким способом. И уже множество христиан и турок высадились на борту своих оппонентов,  и схватились друг с другом в рукопашной, и мало кто остался в живых. И смерть приходила бесконечно – и от двуручного меча, и от ятагана, и от железных булав, и от кинжалов, топоров, мечей, луков, аркебуз. И кроме тех, кто погиб от всех этих ужасных видов оружия, погибли множество и из тех, что спасаясь от него бросались в море, уже побагровевшее от крови".

В первый момент после столкновения двух флагманов обе команды одновременно предприняли попытку абордажа. На борту Real было 400 отборных сардинских аркебузиров плюс еще 400 солдат. На борту Sultana было 200 аркебузиров и 100 лучников. "Они бросились, весьма отважно, на борт Real, и , в то же время, множество наших людей бросились на Sultana". По легенде, Мария – танцорша фламенко, с мечом в руках была в первых рядах. Мусульман быстро вытеснили с Real. Испанцы добрались до главной мачты Sultana, но были остановлены. Палуба турецкого флагмана была залита маслом и кровью, стоять на ногах не могли ни атакующие, ни обороняющиеся. Каждый корабль сзади поддерживался другими галерами, которые обеспечивали переброску свежих людей на неустойчивое поле битвы. Зеленый флаг ислама был прострелен в нескольких местах, но христиан оттеснили назад.

Обе стороны понимали, что флагманы являются ключом ко всей битве. Вокруг главных мачт были сооружены баррикады, с тем, чтобы отбросить идущих на абордаж назад, поэтому сражение на обоих кораблях более напоминало рукопашную в узкой городской аллее. Залпы лучников с  Sultana утыкали  Real стрелами, и тот, по свидетельству одного из очевидцев, стал похож на дикобраз. В пылу битвы некоторые видели, как ручная мартышка Дона Хуана вырывает зубами из мачты стрелы и выбрасывает их в море.

С обеих сторон Real, и по всей линии кораблей шла яростная битва. Веньер, пытаясь помочь флагману, направил свой корабль в центр  Sultana и был атакован с обоих бортов турецкими галерами. Только появление двух венецианских галер из резерва спасло его жизнь. Колонна отбил галеру Мехмет Бея с сыновьями Али на борту. Далее по линии Кара Хаджа и Кара Дели попытались взять на абордаж Griffin. Кара Хаджа бежал впереди своих людей. Но организованный аркебузный огонь давал плоды: "Кара Хаджа и другие турки валились под огнем наших аркебуз, пока не осталось в живых никого, за исключением шести". Организованные испанские пикинеры также оказались весьма эффективными. Вступив а борт вражеского корабля они насаживали оппонентов на пики и сбрасывали их в море. Турки несли большие потери от освобожденных христианских рабов,  которые неслись на них с криками: "сегодня мы или умрем, или заработаем нашу свободу!"

Битва на Real и Sultana продолжалась больше часа. Вторая атака на Sultana была отбита, но турки слабели. Дон Хуан сам пошел в атаку, орудуя двуручным мечом. Он получил удар кинжалом в ляжку. На корме стоявшей рядом галеры 80-летний Веньер стрелял из арбалета в тюрбанные головы с той скоростью, с которой ему успевали перезаряжать. Подмога Базана начала перевешивать чашу весов битвы. К основной линии боя вернулись ужасные венецианские галеассы, начавшие методично уничтожать легкие турецкие галеры. Руль флагмана Петрев Паши был отстрелен. Проклиная безрассудство Али, паша спрыгнул в шлюпку. Его гребцы-ренегаты кричали подходящим кораблям: "Не стреляйте, мы тоже христиане!" Христианские корабли теперь окружили  Sultana, которая теперь не могла получать подкрепления. Сыновья Али сделали отчаянную попытку прийти на помощь родителю, но были отбиты. Колонна и Ромегас захватили турецкую галеру. Колонна спросил: "Ну что нам теперь делать?" Ромегас самолично схватил руль и направил галеру в правый борт Sultana. С другого борта на турецкий флагман напирал Веньер, покрывая палубу аркебузным огнем. Веньер позже писал: "Мой корабль, своими аркебузами, пушками и луками не давал туркам поднять голову от кормы до носа".

Третья волна нападавших прокатилась по палубе Sultana. Последняя оборона была сметена у баррикады на корме. Десятки турок попрыгали в море, спасаясь от христианского огня. Существует несколько противоречивых  отчетов о конце Али Паши, в разной степени оценивающих уровень его храбрости. По всей видимости, он до последнего стрелял из лука, пока его не свалил аркебузный выстрел. Испанский солдат отрубил голову Паши и поднял ее на пику. Над мачтой Sultana взвился христианский флаг, над палубой прокатился рев "Победа!".

В центре начался оттоманский коллапс. На флагмане Мехмет Бея были захвачены в плен оба сына Али Паши. Согласно Каэтани, палубы и Real и Sultana напоминали пол скотобойни: "На Real лежало бессчетное количество мертвых. На Sultana вся команда, до последнего человека была перебита. По палубе, в такт с колыханием моря, медленно перекатывались сотни тюрбанов с отрубленными головами внутри".

Правый фланг. Прорыв  Улуч Али. Но турки еще не потеряли шанса на победу. Пока центр свело в смертельной схватке, на правом фланге Дориа и Улуч Али играли в кошки-мышки, приспосабливая свои боевые порядки к меняющемуся ветру и маневрируя. Так продолжалось больше часа после начала основного сражения. Для всего христианского флота Дориа был фигурой противоречивой и подозрительной. Его нежелание вступать в бой, озабоченность сохранением своих собственных кораблей и крайняя осторожность порождали самые нехорошие подозрения. В какой-то момент Дон Хуан, всматриваясь в маневры на юге, заподозрил, что Дориа уходит в открытое море и пытается оторваться от битвы. Немедленно был послан быстроходный фрегат с требованием возвращения к основным силам.

На самом деле, Дориа, скорее всего с самого начала понимал всю серьезность своего положения, и пытался предотвратить окружение более многочисленными и быстроходными корсарскими кораблями и заход в тыл.  Улуч Али растягивал свою эскадру все дальше и дальше на юг, в ответ Дориа был вынужден растягивать свою.  В какой-то момент венецианские галеры в эскадре Дориа решили, что ненавистный генуэзец их предал и уходит в море. Они оторвались от основной массы правого фланга и направились к центру. Между христианским правым флангом и центром образовалась брешь, шириной около 1000 метров. Именно этого ждал и немедленно этим воспользовался Улуч Али. По сигналу часть его эскадры отделилась и устремилась в образовавшийся проем. Старый корсар перехитрил Дориа. Пока тот успел отреагировать, галеры Улуч Али понеслись на незащищенный фланг христианского центра.

Улуч Али удалось сконструировать именно ту боевую ситуацию, о которой мечтали турки. С ветром за ними, корсары быстро шли на изолированные и уже измотанные в битве небольшие группы христианских кораблей.  Перед ними в беспорядке отступали венецианские галеры правого фланга Дориа, за ними следовало небольшая сицилийская эскадра, за ними – три галеры с ненавистными белыми крестами на красном поле  - подразделение заклятых врагов Улуч Али , мальтийских рыцарей Св. Джона. Турок было гораздо больше – к одной христианской галере бросались три, пять, шесть оттоманских.  Семь алжирских кораблей атаковали мальтийские галеры, покрыв их палубы шквалом аркебузного огня и лучными залпами. Тяжело вооруженные, но задавленные численным преимуществом врага рыцари стояли до последнего.  Испанский рыцарь Джеронимо Рамирец был истыкан стрелами, как Св.Себастьян, но продолжал сражаться, пока не рухнул замертво. Командир мальтийской флотилии, приор Пьетро Джустиниани, был ранен пятью стрелами был взят в плен – последний из оставшихся в живых на палубе его корабля. Сицилийская эскадра пыталась прийти на помощь мальтийцам, но была разбита в пух и прах.  Florence была взята на абордаж галерой и шестью пиратскими галеотами. На San-Giovanni остался только ряд прикованных к веслам мертвых тел. Все солдаты были перебиты, капитан получил два мушкетных ядра в грудь. На генуэзском флагмане David Imperiale не осталось в живых никого, также, как и на пяти венецианских галерах. Флагман Савойи был найден дрейфующим в тихой воде, без единой живой души, которая могла бы рассказать, которая могла бы рассказать, что произошло.

На этих обреченных христианских кораблях случались моменты безумной храбрости. Молодой принц Пармы один спрыгнул на галеру, добил команду у главной мачты, и остался в живых, чтобы рассказать об этом. На San-Giovanni испанский сержант  Мартин Муноц, лежавший в трюме с лихорадкой, в момент абордажа с мечом в руке выскочил на палубу, отогнал нападавших, убив четырех, до того как рухнул на гребцов , истыканный стрелами и с отрубленной ногой, крича : "Каждый из вас  - сделать не меньше!".   На борту Doncella   в руке Федерико Венуста взорвалась граната. Он потребовал, чтобы раб отрубил изуродованную конечность, тот отказался, и Венуста это сделал сам. После этого он спустился на кухню, выхватил из кипящего масла курицу и прижег обрубок, вернулся в битву с дикими воплями, требуя, чтобы правая рука отомстила за левую. Солдат, которому стрела попала в глаз, вырвал ее вместе с глазным яблоком, замотал рану и бросился в бой. Раненые хватали нападавших, тащили их к борту, и сбрасывались вместе с ними в море.   Christ over the World  , окруженный и захваченный вражескими галерами, взорвался, унося вместе с собой на морское дно и врагов.

Несмотря на яростное сопротивление, Улуч Али пробил дыру в линии христианской обороны,  и собирал призы.  Он волок на буксире мальтийский флагман, усеянный мертвыми телами, в качестве трофея для султана. Если бы он добился своего успеха чуть-чуть раньше, это, возможно, изменило бы ход битвы. Но оттоманский центр уже обрушился. Дориа перегруппировался, и собирался атаковать корсара с фланга. Навстречу ему шли Дон Хуан, Колонна и Веньер. У хитрого корсара не было никакого желания умирать за проигранное дело. Он обрубил буксирный канат, оставив мальтийский флагман и Джустиниани на нем, но прихватив с собой стандарт рыцарей Св. Джона.   Развернувшись на север, он ускользнул с 14-ю галерами.

Турецкий коллапс. Христианские корабли теперь обратились к зачистке и грабежу. Поле битвы представляло собой образ тотальной катастрофы. На фронте в 12 км горели и тонули корабли. Некоторые бесцельно дрейфовали, вся команда перебита. Выжившие мусульмане  не сдавались и стояли до последнего. В некоторых случаях доходило до гротеска. Турки, у которых закончились все боеприпасы, швыряли в христиан лимонами и апельсинами. Те, по словам Дьедо " дабы высмеять турок пренебрежительно швыряли их обратно.  Это происходило во многих местах к концу битвы, и было причиной неудержимого хохота". 

Хроникеры тратили напрасные усилия в попытке донести масштаб происходившего: " Великая ярость битвы продолжалась 4 часа. Она была настолько кровавой и ужасной, что казалось, огонь и море смешались в одно. Многие турецкие галеры выгорели до трюма. Поверхность моря, красная от крови, была покрыта мусульманскими тюрбанами, кафтанами муров, колчанами, луками, веслами, ящиками, бочонками, и многими военными трофеями , и поверх всего – множеством человеческих тел, и христианских, и турецких, некоторые мертвые, некоторые раненые, некоторые еще не готовы принять свою судьбу, некоторые борющиеся с морем в смертельной агонии,  их силы иссякают вместе с потоками крови из ужасных ран, причиненных их телам. И кровь лилась в таких количествах, что море полностью было ею покрыто, но у наших людей их страдания не вызывали ни малейшей жалости, и вместо помощи они получали аркебузный выстрел или удар пикой".

Крупномасштабный грабеж был в разгаре. На воду спускались шлюпки, и из моря вылавливались мертвые тела. "Моряки, солдаты и осужденные радостно набрасывались на мертвецов. Трофеев было много, из-за того, что турки любили украшать свои корабли большим количеством золота и серебра, особенно те корабли, на которых плыли паши".

Это была сцена потрясающего опустошения, как библейская картина конца света. Масштаб устроенной ими самими кровавой бойни потряс самих обессиленных победителей. За 4 часа 40 тысяч человек были перебиты, 25 тысяч из них – турки. Были разрушены почти 100 кораблей. Лига захватила 137 мусульманских кораблей. Лишь 3,5 тысячи турок были взяты в плен. 12 тысяч христианских рабов были освобождены. Столкновение у Лепанто предоставило людям возможность заглянуть в грядущий Армагеддон. Вплоть до 1915 года, до битвы при Лусе, темпы этой резни, ее индустриальная скорость не были превзойдены. Джироламо Дьедо описывал свои впечатления: "То, что случилось, имело множество странных и необычных аспектов. Людей как будто вынули из их тел и поместили в иной мир".

День  подходил к своему скорбному завершению, вода, разбухшая от крови, густо наполненная обломками битвы, краснела на закате. На горизонте догорали и смердели остовы кораблей. Аурелио Скетти писал, что христианские корабли не могли выбраться с поля боя: " из-за бесчисленных трупов, колыхавшихся на волнах". Выжившие уходили, с жалобными воплями молящих о спасении, звенящими в их ушах. "Несмотря на то, что многие христиане были живы, никто им не помог". Пока скауты победителей обеспечивали безопасную стоянку у греческого берега, поднялся сильный ветер. Шторм вспенил поверхность моря, разбросал дебри, как будто море убирало со своей поверхности поле битвы великой рукой.

Оттоманский хроникер Печеви написал некролог битве: "Я видел поле этой проклятой битвы своими собственными глазами. Никогда до этого не было настолько катастрофической войны ни в истории ислама, ни в истории моря, с тех пор как Ной построил свой ковчег. 180 кораблей попали в руки врага, вместе с пушками, ружьями, припасами и военными материалами, галерными рабами и воинами ислама. Все потери были пропорциональными. Даже на самых малых кораблях было по 120 человек. Это означает, что потери составили 20 тысяч человек" – и Печеви знал, что он занижает реальные цифры.

На долю Сервантеса, с дважды простреленной аркебузом грудью и навечно изуродованной левой рукой, выпало подытожить господствовавшее христианское настроение: "Величайшее событие минувшей, настоящей и грядущей эпох".